Я: Прекрасно. А ты?
Джей Пи: Что случилось? Постой-ка… уж не хочешь ли ты сказать, что он не позвонил?
Я: Он не позвонил.
В трубке послышалось какое-то невразумительное бормотание, а потом:
Джей Пи: Не волнуйся, он позвонит.
Я: Надеюсь.
Джей Пи: Ты что, шутишь? Да он дураком будет, если не позвонит. Ну, как прошел вчерашний вечер?
Я: Прекрасно. То есть, я ничем особенным не занималась, только играла с братом в «Гузаик».
Джей Пи: Во что, во что ты играла?
Вот видите, Майкл знает, что такое «Гузаик». Мало того, он САМ играл с Рокки. Мне кажется, ему даже НРАВИЛОСЬ играть в эту игру. Ему это так же помогало расслабиться, как и мне.
Я: Это… ладно, неважно. Ты слышал про Лилли?
Джей Пи: Нет. А что с ней такое?
Мне не хотелось быть тем самым гонцом, который приносит Джею Пи дурную весть о его бывшей подружке, но я рассудила, что пусть уж лучше он узнает новость от меня, чем от кого-нибудь в школе в понедельник.
Я: На своей вчерашней вечеринке она спуталась с каким-то парнем из секции тайского бокса.
Я ожидала, что Джей Пи в ужасе ахнет, но он… в общем, у него был такой голос, как будто он чуть ли не смеется.
Джей Пи: А что, это похоже на Лилли.
Я была в шоке. То есть, конечно, на прежнюю Лилли – Лилли ДО Джея Пи это было похоже, но не на новую, улучшенную.
И он еще смеется!
Я: Джей Пи, ты что, не понимаешь? Лилли так себя ведет только потому, что она ужасно подавлена и сердце ее разбито из-за нашего, как она считает, предательства по отношению к ней! Вся эта история с парнем из секции тайского бокса напрямую связана со статьей в «'Нью-Йорк пост». Нам надо что-то предпринять, пока она не покатилась по наклонной плоскости саморазрушения, прямо как Линдсей Лохан.
Джей Пи: Ну, вообще-то я не знаю, что мы тут можем поделать. Лилли достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения. Если она хочет путаться со случайными парнями из секции тайского бокса, то это ее дело, а не наше.
Я просто поверить не могла, что он все еще смеялся.
Я: Джей Пи, это не смешно!
Джей Пи: Ну, вообще-то немножко смешно.
Я: Нет, это…
Мне пришлось бросить писать, потому что телефон снова зазвонил. Звонил Майкл. Он в Японии.
Он получил мой е-мейл.
А еще он видел нашу фотографию в «Пост».
Но он сказал, что это ничего не меняет. Он сказал, что ему жаль, что приходится говорить об этом по телефону, но другого варианта нет.
Я спросила, что «это», и он ответил, что думал об этом на протяжении всего полета до Японии, и что он серьезно думает, что будет лучше, если мы с ним вернемся к тому, чем мы были до того, как стали встречаться, то есть снова будем друзьями.
Он сказал, что он думает, что нам обоим нужно вырасти, и, возможно, нам пойдет на пользу, если мы проведем какое-то время порознь и будем встречаться с другими людьми.
Я сказала « о'кей», хотя каждое его слово было для меня как нож в сердце.
А потом я сказала «до свиданья» и повесила трубку. Потому что я боялась, что Майкл услышит мои рыдания.
А я не хочу остаться у него в памяти рыдающей.
НУ ПОЧЕМУ Я СКАЗАЛА О'КЕЙ??????????
Почему я не сказала то, что думала на самом деле, а именно, что я понимаю, что нам нужно вырасти и провести какое-то время порознь…
… но не понимаю, почему мы должны быть просто друзьями и встречаться с другими людьми???
Почему я не сказала, что я думаю, а именно, что я скорее умру, чем буду с кем-то, кроме него?????
Ну почему я не сказала Майклу правду?????
И я ЗНАЮ, что это бы все равно ничего не изменило, я только выглядела бы тем, кем я, по его мнению, и являюсь, то есть незрелой девчонкой.
Но, по крайней мере, он бы не думал, что меня это устраивает.
Потому что оно меня НЕ устраивает.
Не думаю, что я когда-нибудь снова буду «в порядке».
В мою комнату только что заходила мама, чтобы сказать, что она понимает, что я скорблю, что потеряла любовь всей моей жизни.
Она сказала, что понимает, как я должна быть расстроена и как мне должно быть тяжело, потому что на протяжении недели я пережила ужасный разрыв и еще потеряла лучшую подругу.
Она сказала, что глубоко сочувствует моему состоянию и понимает, что я чувствую необходимость оплакать потерю.
Она сказала, что пыталась дать мне время и не трогать меня, чтобы я могла оплакать потерю.
Но она сказала, что целый день в постели – это достаточно долгое время.
И что ей неприятно видеть меня во фланелевой пижаме, которую, если она не ошибается, я не снимала с субботы. А еще она сказала, что пора вставать, одеваться и идти в школу.
Конечно, мне ничего не оставалось, кроме как сказать ей правду:
Что я умираю.
Конечно, я понимаю, что я не умираю по-настоящему.
Но почему у меня такое чувство, как будто я умираю?
Я все надеюсь, что это само пройдет.
Но оно не проходит и не проходит. Когда я закрываю глаза, чтобы уснуть, то надеюсь, что когда я проснусь и открою их снова, то окажется, что это был просто дурной сон.
Но это не сон. Каждый раз, когда я просыпалась, я все еще была в своей кровати во фланелевой пижаме, в той же самой, в которой я была, когда Майкл сказал, что нам лучше снова стать просто друзьями, и наш разрыв не оказывается сном.
Мама сказала, что я не умираю. Даже после того, как я дала ей пощупать мой неровный пульс и потрогать мои липкие от пота ладони. Даже когда я показала ей белки глаз, которые заметно пожелтели. Даже когда я показала ей язык, который стал почти белым вместо здорового розового цвета. Даже когда я ей рассказала, что зашла на медицинский сайт и мне стало ясно, что у меня менингит.
В таком случае, сказала мама, мне лучше одеться, чтобы она срочно отвезла меня в больницу.
Тут я поняла, что она распознала мой блеф. Поэтому я стала умолять ее разрешить мне провести еще один день в постели. И тут она наконец смягчилась.
Но я не сказала ей, что я никогда больше не встану с постели.
