— Миллисент?
— Я никогда не думала… я никогда не мечтала, что ты сделаешь мне предложение. — Она подняла на него глаза. — Прошлой ночью я пришла к тебе не для того, чтобы заставить тебя жениться на мне!
— Я знаю. — Он улыбнулся. — Ты считаешь, я мог так плохо о тебе подумать? Я прошу твоей руки не потому, что обязан на тебе жениться. Я хочу жениться на тебе. Я люблю тебя. Я знал это еще до того, как ты пришла ко мне. Та ночь только еще раз подтвердила это. Я хочу быть с тобой каждый день до конца моей жизни.
Миллисент, ошеломленная, какое-то время смотрела на него. Потом отвела взгляд, судорожно вытерев лоб дрожащей рукой.
— Я… я не знала. Я не представляла…
— Ты не представляла, что я люблю тебя? — Джонатан выглядел удивленным; чувство беззаботного счастья, с которым он пришел сюда, стало постепенно сменяться раздражением. — Неужели ты думаешь, что я такой коварный: вначале использовал тебя, а теперь брошу? Что я буду спать с женщиной без любви к ней, без намерения жениться на ней?
— Нет, я не думала, что ты коварный! Я… я знала, что нравлюсь тебе. Но я считала, … ну, что для этого мужчинам не всегда требуется любовь и что ты не собираешься делать мне предложение. Я… ты… Элизабет… — запинаясь, бормотала она, не в состаянии связно высказать свои путаные, сбивчивые мысли.
— Элизабет! — В его голосе появилась злость. — Какого черта ты приплетаешь ее сюда? Причем она здесь?
— Ты все еще любишь ее! Ты сам говорил, что никогда никого не полюбишь, как ее, и что не захочешь во второй раз жениться.
— Боже мой… неужели ты считаешь, что я взял тебя прошлой ночью без любви? Миллисент! Я люблю тебя; я хочу, чтобы ты стала моей женой!
Миллисент обеими руками вцепилась в складки юбки. На глазах выступили слезы:
— Я… о, Джонатан, я страшно во всем запуталась! Что я наделала? Я не хотела сделать тебе больно!
Он подошел к ней и насильно оторвал ее руки от юбки, отцепив судорожно сжатые пальцы.
— Я думал, что ты меня любишь…
— Я действительно тебя люблю! Я хочу быть твоей женой. Но я не могу. Это невозможно.
— Невозможно? Почему? Не понимаю. Ты что… нет, ты не можешь быть уже замужем. — Он непонимающе посмотрел на нее.
— Нет, нет! Я не замужем и вообще нет никакой подобной причины. Просто я не могу. Очень давно я уже говорила тебе, что никогда не смогу выйти замуж. Я обязана остаться с Аланом. Это мой долг.
Джонатан медленно отпустил ее и отступил назад.
— Из-за Алана? Ты отказываешь мне, потому что собираешься остаться с Алланом, чтобы заботиться о нем? Это твой долг? Твоя обязанность? Пожертвовать своей жизнью ради брата?
— Да. — Ее голос был еле слышен, и она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.
— Но есть другие способы…
— Приемлемых нет. Я не могу оставить его. Он умрет от горя.
— Ты не очень-то доверяешь своему брату, верно? Мне кажется, ты когда-нибудь узнаешь, что он сильнее, чем ты думаешь. Почему бы тебе не поговорить с ним? Спросить его?
— Я уже говорила! — выкрикнула Миллисент. — Вот почему я пришла к тебе прошлой ночью. После нашего с ним разговора я поняла, что никогда не смогу оставить его. Вот почему я прибежала к тебе тогда;
я хотела иметь хотя бы одну ночь счастья с тобой. Я хотела узнать, как это — лежать в твоих объятиях, быть любимой тобой.
— И это все, что тебе нужно? — горько спросил он. — Для тебя достаточно одной ночи? Ты попробовала «это», узнала, «как это», и теперь ты сможешь преспокойно жить без меня. Это так?
— Нет! — Из ее груди вырвался почти животный крик. — Я сама не знаю, как смогу жить без тебя! Лучше, если бы я не знала этого. Теперь я всегда буду думать о тебе.
— Это все, что ты можешь сказать — что будешь всегда думать обо мне? У нас была бы удивительная жизнь, но теперь я никогда не узнаю ее и — до свидания?
— Ты так просто говоришь обо всем, но это не так! Ты думаешь, мне все это нравится? Ты считаешь, я хочу оставить тебя? И Бетси? Вы же стали моей семьей!
— Я не знаю! Но похоже, ты делаешь это довольно охотно.
— Но я должна!
— Ты ничего не должна!
— Да, только как я тогда смогу жить? Как смогу жить до конца своих дней, зная, что оставила Алана? Зная, что нарушила обещание, данное родителям, и не выполнила свой долг!
— А долг перед самой собой? Ты ничего не должна себе?
— Иногда нужно прежде всего думать о других. Он повернулся, стукнув кулаком по своей ладони.
— Это безумие!
Он опять повернулся к ней.
— Но почему не найти золотую середину? Мы будем жить совсем рядом, ты будешь всегда приходить к нему. Да черт, он сможет жить с нами! Или я и Бетси переедем к вам, если тебе и ему будет трудно сменить дом.
— Алан не будет жить с нами. Он почувствует себя лишним. Да и Бетси не нужно расти рядом с инвалидом.
— «Алан!» «Бетси!» Проклятье, а что же мы? Разве ничего не значат твои страдания? Мои? Или мы — это ничто? Почему всегда Алан, Алан, Алан? Почему только он важен?
— Я обещала родителям, что буду ухаживать за братом. Когда с ним это случилось, моя мать совсем сдала. Она никогда не была сильным человеком, а тут потянулись долгие месяцы болезни Алана, уход за ним, забота о нем, страх за него… Это ее убило. Она умерла меньше чем через год. И все, о чем она просила меня, умирая — это не бросать Алана.
Голос Милли задрожал, а в глазах появились слезы. Она закрыла глаза, вновь увидев, пережив те долгие, жуткие ночи, когда они с матерью сидели у постели Алана, следя за его слабым дыханием, прислушиваясь к болезненным Стонам.
Иногда он переставал дышать, и они вскакивали, уверенные, что это конец. Миллисент тогда почти постоянно молилась, обещая Господу все на свете за сохранение брата, кляла себя, осознавая, что в случившемся была и ее вина.
— Я поклялась Господу, что ради брата отдам свою жизнь. Я обещала, что если только Бог вернет мне Алана, я всегда буду заботиться о нем.
— Миллисент… все в таком состоянии обещают то же самое! Я не смогу вспомнить, что я обещал Богу за возвращение Элизабет. Никто не ждет от тебя, что ты будешь держать обещание, данное в состоянии страха и горя. Неужели твой Бог действительно требует от тебя принести в жертву свою жизнь ради его помощи? И это милосердие?
— Ты не понимаешь!
— Я понимаю, что ты мучаешь себя зря! Что ты лишаешь себя счастья из-за глупых обещаний, выполнения которых от тебя не ждет никто, и особенно добрый и милосердный Бог!
— Я обещала это матери, когда она лежала на смертном одре! И за это я отвечаю. Я должна посвятить этому жизнь. Я не смогу просто взять все и отодвинуть в сторону…
— Почему? Почему ты, как проклятая, считаешь себя обязанной принести жизнь в жертву брату? Ты должна отвечать за себя. А Алан — за себя.
— Нет, я должна отвечать за него! — закричала она, вся как-то съежившись от противоречивых чувств, раздиравших ее сердце.
— Почему? Черт возьми, Милли, объясни мне, почему?
— Потому что это была моя вина! — крикнула она. Голос ее замер, и воцарилось глухое и непроницаемое, как стена, молчание. Джонатан, ничего не понимая, смотрел на нее. Наконец он
