— Да, я нашел вулканическую бомбу. Правда, она немного попорченная.
— Можно взглянуть?
Мне не оставалось ничего другого, кроме как вытащить бомбу из рюкзака. Директор взял ее в лапы, внимательно осмотрел и сказал:
— Какой прекрасный образец. Нельзя ли попросить вас подарить его нашей школе?
Мне пришлось согласиться:
— Да, конечно.
Директор молча убрал ее в застекленный шкаф. А у меня уже голова совсем пошла кругом.
— Ну, тогда прощайте, — поклонился директор.
— Разрешите откланяться, — ответил я и поспешно вышел в прихожую. А потом побежал.
У меня за спиной раздавались крики лисят и громкие голоса учителей, которые одергивали их. А я бежал и бежал, пока не оказался на равнине Барауми, где любил бродить. Там я, наконец, успокоился и неторопливо направился в сторону дома.
В результате я так и не понял, чему именно учат лисят в начальной школе Барауми.
Честно, так ничего и не понял.
ТРАВА СТАРИКА
Знаете ли вы, что такое «удзу-но сюгэ»?[50] Ученые-ботаники эту траву называют «окинагуса» или «трава старика», хотя я думаю, что такое название совсем не передает очарования его нежных цветов.
Когда меня спрашивают, что такое «удзу-но сюгэ», я затрудняюсь ответить, потому что с одной стороны понимаю, а с другой — не понимаю, почему этому растению дали именно такое название.
К примеру, молодые бутоны ив называют «бэмбэро». Вот и тут я вроде и понимаю, а вроде и не понимаю, что такое «Бэмбэро». Но все же в звучании слова «бэмбэро» есть отблеск серебристого бархата молодых ивовых бутонов, и сразу же ясно представляешь себе спокойный свет самого начала весны, а когда произносишь «удзу-но сюгэ», перед глазами четко вырисовываются лепестки, сотканные, вроде как, из черного атласа, зеленые листья в серебристый рубчик, как на вельвете, и июньский серебристый пух.
Все любят этот цветок «удзу-но сюгэ», двоюродного брата ярко-красных цветков ветреницы и друга лилий и эритрониумов.
Вы только взгляните на него! Цветы у него, как чашечки причудливой формы, сделанные из черного атласа, однако черный цвет не вполне черный, а напоминает, скорее, темное вино. Я спросил у муравья, сновавшего между цветками:
— Тебе нравятся цветы «удзу-но сюгэ»?
Муравей решительно ответил:
— Очень нравятся. Кого угодно спросите, они всем нравятся.
— Однако цветы совершенно черные.
— Нет, они только кажутся черными. Иногда внутри них вспыхивает ярко-красный отсвет.
— Хм, может, это тебе только кажется?
— Нет, когда на него светит Солнечная госпожа, то все видят, что они красные.
— Я понял — вы же всегда смотрите на них изнутри.
— И листья, и стебли у них замечательные — сотканы из мягких серебряных нитей. Если кто-то заболел, то нужно натереться этими нитями.
— Значит, вы любите цветы «удзу-но сюгэ»?
— Ну да!
— Ну, что же. До свидания. Береги себя.
Вот какой состоялся у нас разговор.
Неподалеку на лесной поляне, окруженной черными кипарисами, сидит горный леший. Уселся на ствол упавшего дерева, повернувшись лицом к солнцу, разорвал на куски птицу и уже собрался отправить ее в рот, — но его темно-золотые глаза вдруг неподвижно уставились в землю. Он словно забыл о том, что собирался пообедать.
А все потому, что он увидел, как на поляне среди сухой травы тихонько колышется на ветру цветущая трава «удзу-но сюгэ».
Я вспомнил один полдень в прошлом году, именно это самое время года, когда дул свежий ветерок. Это было к югу от пастбищ Коиваи, на самой западной окраине Семилесья, поросшего редкими деревьями с нежной листвой. Среди сухой травы выросли два «удзу-но сюгэ» и уже покрылись мягкими черными цветами.
В ослепительно белых облаках появились крошечные прорехи, потом они разошлись шире, облака перемешались и помчались все дальше и дальше на восток.
Солнце пряталось за облаками, сверкало ослепительной белизной, словно серебряное зеркало и катилось к краю лазурных небес, похожее на редкостный драгоценный камень.
Снег на горной гряде тоже горел белым светом, равнина перед глазами была покрыта желтыми и коричневыми полосами, а распаханные квадратики полей походили на налепленные прямо на землю лоскуты бурого цвета.
В этой волшебной игре света цветы вели тихую-тихую неспешную беседу — словно во сне. Даже еще тише.
— А, солнышко опять зашло за тучу. Смотри, вон поле — на него снова наползла тень.
— Облака плывут очень быстро. Гляди, теперь сосны в тени! А вот опять ясно.
— Опять! Опять! О-о, какая темная туча! Все сразу вокруг помрачнело, зелень стала почти синей… Все так поблекло.
— Да, но, солнце уже почти вышло из-за облака! Скоро опять станет светло.
— Выходит… Опять светло.
— Опять наползает. Да что ж это такое… Смотри, как тополь потемнел.
— Да. Будто картинки в волшебном фонаре!
— О, посмотри, как скользят тени облаков по горной вершине! Там они бегут не так быстро, как на равнине.
— Спускаются ниже. Как быстро! Будто падают. Достигли самого подножья. Куда же они подевались, я их не вижу!
— Как странно, да? Откуда вообще берутся эти облака? Смотри, небо на западе сверкает синевой и совсем чистое. А ветер все дует и дует. Так облака никогда не уйдут.
— Вон там! Гляди, как клубятся тучи! Вот появилось маленькое облачко. Сейчас начнет расти.
— И правда, смотри-ка, растет. Уже размером с зайца.
— Оно все ближе, ближе. Ой, как быстро, уже сосем большое! Как белый медведь!
— Опять наползло на солнце. Как темно. Красиво. Как же красиво. А края облаков сверкают всеми цветами радуги!
Жаворонок, чьи трели только что зазвенели высоко в небе, влекомый порывами ветра, сложил крылья и опустился рядом с «травой старика».
— Сегодня такой ужасный ветер, трудно летать.
— Господин жаворонок, добро пожаловать. Там, наверху, наверное, ветер все сдувает на своем пути?
— Просто кошмар! Только клюв откроешь, ка-ак дунет в горло, будто я пустая бутылка из под пива. Совершенно не дает ни петь, ни трели выводить.
— Да уж, верно. Но когда смотришь снизу, там, наверху, все ужасно интересно. Вот бы нам хоть разочек полетать…
— Сейчас вы еще не сможете. Подождите пару месяцев, тогда уж хочешь, не хочешь, но лететь
