выяснится, что он ждет помощи на какой-нибудь отмели, о которой никто не знает. Но тут отец Кампанеллы решительно сказал:
— Все кончено. Уже сорок пять минут прошло.
Джованни подбежал к профессору и остановился перед ним. Ему хотелось сказать, что он знает, куда отправился Кампанелла, что они с ним путешествовали вместе. Но у него сдавило горло, и он не смог сказать ни слова. Профессор внимательно посмотрел на него, видно подумал, что Джованни подошел поздороваться.
— Вы ведь Джованни? Спасибо, что пришли, — вежливо сказал профессор.
Джованни поклонился и ничего ответил.
— Ваш отец уже вернулся? — спросил профессор, крепко сжимая в руке часы.
— Еще нет, — ответил Джованни, слегка покачав головой.
— Как же так? Еще позавчера я получил от него очень хорошее письмо. Он ведь должен приехать сегодня. Может, судно задержалось… Приходите ко мне домой после школы вместе с. товарищами.
С этими словами профессор опять перевел взгляд на реку, в которой отражался Млечный Путь.
Сердце Джованни переполняли разные чувства. Он молча отошел в сторону и со всех ног бросился бежать по берегу реки к городу. Он хотел поскорее принести маме молока и рассказать ей о скором возвращении папы.
ГОСЮ-ВИОЛОНЧЕЛИСТ
Госю играл на виолончели в городском синематографе. Его считали не слишком хорошим музыкантом. И не потому, что он был таким уж скверным виолончелистом, просто он был самым слабым среди остальных оркестрантов, и его постоянно ругал дирижер.
Как-то раз оркестранты, сев полукругом, репетировали Шестую симфонию,[145] которую должны были исполнить на предстоящем городском вечере.
Трубы оглушительно гудели.
Скрипки напевали, как двухцветный ветер.
А кларнеты в такт подпевали им.
Госю, крепко сжав губы и вытаращив глаза от усердия, уставился в ноты, стараясь не отставать от других.
Вдруг дирижер хлопнул в ладоши. Все остановились, повисла тишина. Дирижер закричал:
— Опоздала виолончель! То-о-тэ-тэ, тэ-тэ-тэй. Отсюда еще раз! Начали!
Музыканты снова начали с предыдущей цифры. Госю, пунцово-красный, обливаясь потом, с трудом преодолел то место, на котором споткнулся. Только он вздохнул с облегчением, как дирижер опять хлопнул в ладоши.
— Виолончель, фальшивишь! Что мне с тобой делать, а!? Нет времени у меня, чтобы опять вас до- ре-ми учить!
Музыканты сочувственно уткнулись в ноты, тихонько наигрывая свои партии. Госю поспешно стал настраивать виолончель. Виноват в этом был не только Госю — виолончель у него была не самая лучшая.
— Начнем с предыдущей фразы. Начали!
Все снова заиграли. Госю, сжав губы, старался изо всех сил. Все шло без сучка и задоринки. Но только все успокоились, как дирижер опять грозно хлопнул в ладоши. У Госю екнуло сердце, но, к счастью, на сей раз провинился не он. Точно так же, как до этого делали другие, когда его отчитывал дирижер, Госю склонился над нотами, притворившись, что глубоко задумался.
— Начнем со следующей фразы. Начали!
Как только оркестр снова заиграл, дирижер вдруг затопал ногами и закричал:
— Нет! Ничего не получается! Здесь, так сказать, самое сердце симфонии! А вы устроили какой-то трам-тарарам. Господа, до выступления осталось лишь десять дней. Подумайте, если мы, профессиональные музыканты, уступим всякому сброду любителей — кузнецам, мальчишкам на побегушках из сахарных лавок… наша репутация погибнет! А с тобой, Госю, больше всего хлопот! Никакой выразительности. Никаких эмоций — ни гнева, ни радости. И все не в такт. Играешь так, будто плетешься за остальными в ботинках с развязанными шнурками. Ты всех подведешь, если и дальше будешь так играть. Если наш славный оркестр «Венера» осрамится из-за тебя, Госю… Смотри у меня! Сегодняшняя репетиция закончена. Отдыхайте и приходите завтра ровно в шесть.
Музыканты поклонились дирижеру, после чего одни, достав сигареты, зачиркали спичками, другие направились к выходу. А Госю, сжимая свою виолончель, похожую на грубый деревянный ящик, отвернулся к стене и, скривив губы, расплакался. А когда он, наконец, успокоился, то тихонько принялся наигрывать свою партию еще раз с самого начала.
Поздно вечером Госю вернулся домой с большим черным свертком. Он жил один на заброшенной мельнице, стоявшей на берегу речки на самой окраине городка. По утрам он обычно ухаживал за овощами в своем маленьком огородике: подвязывал ветки помидоров, собирал в капусте гусениц, а после обеда уходил на работу. Вернувшись после той злополучной репетиции, Госю зажег лампу и стал развязывать свой сверток. Это была его старая дребезжащая виолончель. Он бережно положил ее на пол, схватил стакан с полки, зачерпнул воды из ведра и стал жадно пить.
Потом Госю мотнул головой, сел на стул и начал играть сегодняшнюю симфонию, да так напористо и грозно, будто тигр. Он много раз повторял пьесу, перелистывая ноты, размышляя — словом, очень старался.
Уже перевалило за полночь, Госю уже ничего не соображал от усталости. Лицо раскраснелось, глаза налились кровью. Вид у него был ужасный, казалось, он вот-вот упадет и лишится чувств…
Вдруг кто-то постучал в дверь.
— Хошу, ты что ли? — крикнул Госю, как во сне.
Дверь открылась, и в дом вошел большой трехцветный кот, которого Госю видел и раньше. Кот еле передвигался, таща за собой незрелые помидоры из огорода, положил их перед Госю и сказал:
— Ох, устал! Как же трудно таскать тяжести!
— Что это? — спросил Госю.
— Это гостинцы. Кушайте, — ответил кот.
От этих слов Госю, и так-то злой после сегодняшней репетицией, просто взорвался и начал ругаться.
— Кто просил тебя приносить эти помидоры, а?! Ты думаешь, я буду есть твое угощение? Тем более что это помидоры с моего огорода! Ты же сорвал их еще зелеными! Так вот значит, кто грыз у меня помидорные стебли и топтал огород! Убирайся! Чертов кот!
Кот пожал плечами, прищурился и с хитрой ухмылкой на морде сказал:
— Прошу не ругаться, сэнсэй. Это вредно для вашего здоровья. Сыграйте лучше «Грезы»[146] Шумана. А я вас послушаю.
— А ты тут не умничай! Нашелся тут, кот ученый.
Госю злобно думал, что же ему делать с этим нахалом.
— Пожалуйста, не стесняйтесь. Пожалуйста. Я заснуть не смогу, пока не послушаю, как вы играете.
— Нахал, нахал, нахал!!!
Госю побагровел, затопал ногами и закричал, как дирижер сегодня. Но потом передумал и сказал:
— Ну, ладно, сыграю.
Словно задумав что-то, Госю запер дверь, закрыл окна и потушил лампу. Полкомнаты было залито
