Я просидела рядом всю ночь, не сомкнув глаз. Я слишком боялась, что когда проснусь — увижу, что Жермен мертв. Я плакала. Я опухла от слез. Я ослепла и оглохла, во мне не осталось никаких ощущений. Я почти не заметила того, что у меня пропало молоко, предоставив Элен самой справляться с раздосадованным малышом.
К полудню они попытались меня увести.
— Нет, — я даже не знаю, сказала ли я это вслух, или же просто дала понять, что меня отсюда только вынесут.
Больше меня не трогали. В какой-то момент рядом появился отец, но я не могу точно сказать в какой: я тут же забыла об этом.
Я охрипла, но не помню почти ничего из того, что я говорила. Несколько раз я все же проваливалась в сон, но просыпалась от ужаса. Если бы я могла, я бы молилась, но слова молитвы не шли в голову. Я могла только шептать бессвязные обещания.
— Вернись! Вернись, и я охраню тебя ото всех бед! Вернись, я не позволю волосу упасть с твоей головы! Вернись…
Любовь — что она такое? Любая страсть может угаснуть, любое чувство может иссякнуть, но даже сейчас, при мысли о том, как может сложится наша жизнь — я не испытывала ничего кроме надежды — пусть ОН живет!! Где бы мы ни были, кем бы мы ни были…
Любимый мой!!! Никогда я тебя не отпущу!!!
Сломивший меня сон был больше похож на обморок, что совершенно не удивительно. Но я продолжала цепляться за безвольную руку с такой силой, что на коже остались синяки и ссадины от ногтей. Очнулась я оттого, что кто-то пытался меня поднять. И воспротивилась помимо сознания.
— Делиз, успокойся, — раздался пусть слабый, но самый желанный голос на свете, — Господи! Ты выглядишь еще хуже, чем я!
Судьба решила подольше растянуть пытку, и я была благодарна ей: Жермен очнулся. При виде меня он пришел в ужас, он орал на врачей и сестер, хотя вспышка едва снова не отправила его на грань между жизнью и смертью.
Случайно, после того, как меня отпоили успокоительными, идя, что бы еще раз убедиться, что Жермен жив, я услышала его разговор с моим отцом.
— Вы-то как могли позволить ей довести себя до такого состояния!
— Вы правы, я уже начал бояться, что мне придется хоронить двоих, — одна эта усталая фраза сказала, насколько нелегко дались эти дни и всегда выдержанному Полю Левеллену.
— Увезите ее! Хоть насильно! Вы же понимаете, что дальше будет только хуже…
Сначала я возмутилась. Мне казалось это слишком несправедливым, после того, что я пережила. Но вдруг устыдилась: Жермен продолжал думать обо мне и сейчас, а я как всегда думала о только о себе. Я не подумала о тех, кто от меня зависел, и кому я могла причинить не меньшее горе.
— Знаю, — тяжело согласился отец, и я с удивлением услышала в его голосе тепло и сочувствие, — И я знаю, что увезти ее будет абсолютно не возможно, даже если связать по рукам и ногам. Не говоря уж о том, что Аделиз никогда не простит нам этого… Видит Бог, мне действительно жаль, что вы…
Он не договорил, а я не дослушала. Еще один камень свалился с души — кажется, мой отец все же принял Жермена.
Только проснувшись на следующее утро, я осознала на сколько оказывается была измучена. Сидя за столиком над одинокой чашкой кофе я не находила у себя ни моральных, ни физических сил, и даже не сразу поняла, что ко мне кто-то обращается.
Оторвав взгляд от напитка, так напоминающего цветом родные глаза, я недоуменно и раздосадовано воззрилась на мужчину за соседним столиком.
— Больно видеть слабость сильного, но хуже всего, когда человек уже не надеется, — повторил тот, и без всякого разрешения пересел ко мне, — А вот вы, похоже, все еще надеетесь… Или нет?
Помимо того, что вызывало неприязнь в его облике: в прилизанных темных волосах непонятного цвета, выпуклых глазах, в которых застыло выражение естествоиспытателя при виде морской свинки, навязчивых манер, я его узнала. Маг, хиромант, гипнотизер — никогда не интересовалась такого сорта публикой, но этот был довольно известен.
— Господин Мессер, я не настолько богата, и не настолько легковерна, что бы попасться в ваши клиентки.
— А я вас и не зазываю, — сообщил он, обмеривая меня взглядом, — Мне просто стало жаль вас и вашего мужа.
— И вы готовы его излечить, — с сарказмом продолжила я, нервы вновь натянулись до предела.
— Нет. Излечения не мой профиль. Но я могу дать вам совет, подсказку… А уж сможете ли вы ею воспользоваться — зависит только от вас.
— Господин Мессер, я еще не дошла до такой степени отчаяния и не потеряла рассудок, что бы обращаться за помощью к… — я решительно поднялась.
— к шарлатанам, — по-прежнему спокойно закончил он, и под его взглядом я почему-то села обратно, — Да, я вижу, что вы во многое не верите. Но вы верите в себя, а это именно то, что нужно. Я не задержу вас надолго, не более пяти минут… Но возможно то, что вы услышите поможет вам спасти жизнь дорогого человека. Если конечно, он вам действительно дорог.
Мессер улыбнулся, и мне стало холодно. Приходилось признать, что в нем и правда было что-то… потустороннее.
— Значит, вы готовы выслушать совет от шарлатана.
— Хоть от самого дьявола!
Я не закончила фразу: 'если этот совет будет чего-то стоить'.
— Осторожней, мадам, он может вас услышать! — это что, шутка? — Хотя сейчас вы наверняка заявите, что не религиозны.
— Совершенно, — я не обманула его ожиданий.
— Не стану изображать из себя Лукавого и искушать, а так же утомлять вас долгими рассуждениями на тему, что первично материя либо энергия. Вам достаточно знать, что одно неразрывно связано с другим и непрерывно взаимодействуют, так, что через первое можно влиять на второе и наоборот. А теперь я постараюсь перейти на язык более понятный вам, как женщине, — он окинул меня взглядом работника мертвецкой, и поправил себя, — Влюбленной женщине. Болезнь вашего мужа, как я это рассматриваю, состоит не в том, что у него нарушены кровяные клетки или слабое сердце. Проявления эти вторичны. Его беда как раз и заключается в том, что его сердце даже чересчур сильное. Попробую объяснить. Все люди приходят в этот мир открытыми ему, чистыми… для восприятия подобного моему — светоносными, с точки зрения лирики — с живой душой. Однако по мере отравления тем ядом, который называется человеческим обществом, обычно происходят необратимые изменения. И здесь выигрывает именно тот, кто слаб, и чья душа медленно и тихо отмирает без всякого ущерба для телесной оболочки из-за истончившихся связей. В большинстве же случаев индивид приобретает способность защищаться, приобретает нечто вроде рефлексов…
Он выжидающе посмотрел на меня, но я не доставила ему удовольствия вопросами, лишь напряженно ждала продолжения, взбалтывая в чашке осадок.
— И дух человеческий, вместо того, что бы развить себя и перейти на новый более высокий уровень, постепенно замирает за возведенными барьерами, впадая в летаргический сон, из которого порой вырывается лишь благодаря сильным потрясениям… Как выражаются юристы и психиатры: в состоянии сильного душевного волнения, то бишь аффекте или сопряженном с ним, — Мессер снова выдержал паузу.
Он даже не смотрел на меня, не делал вообще никаких жестов, но сами интонации, голос, просто вибрирующий магнетической мощью — уже неотвратимо поглощали собой волю. И никакие остатки доводов рассудка не могли этому противостоять.
— Одномоментном либо же при длительном травмирующем воздействии… К сожалению, тогда имеет место нечто вроде эффекта разбуженного грозой безумца, не владеющего собой. Вы ведь знаете, как это
