— Ну-ну, хватит, — приговаривал он, утирая слезы Антуанетт своим платком, — ни один мужчина не стоит таких слез! Даже я!
Тон, каким это было произнесено, не оставлял сомнений в том, что он шутит.
— Я хотел пригласить тебя на прогулку.
— Ты мой единственный друг! — Антуанетт размазывала остатки вчерашнего макияжа по его безупречному кремовому костюму.
— А ты испортила мне рубашку, — он говорил со взрослой женщиной так, как говорят с ребенком или больным.
Мне стало противно. Антуанетт взглянула на разноцветные разводы и снова собралась расплакаться.
— Нет! Так не годится, — Жермен решительно поднялся и направился к ее гардеробу.
Третий был лишний. Я спустилась вниз, собираясь уходить, но не успела еще выйти за дверь, как они меня опередили. Жермен почти тащил ее вниз по лестнице.
— Жермен, нет! Я никуда не пойду в таком виде…
— Именно поэтому, — он набросил ей капюшон плаща.
— Делиз, я совсем забыла… прости пожалуйста, — крикнула мне Антуанетт уже из-за двери.
И все же вечером я снова заехала к Антуанетт. Мне просто было, как всегда, не с кем скоротать еще один день. Это было на столько не выносимо, что я готова была еще раз изобразить из себя исповедника.
Но ее еще не было, а дом утопал в цветах и свечах. Я замешкалась в растерянности. Что бы я не думала о Жермене и ему подобных, нельзя было не признать, что мне бы тоже хотелось, хотя бы раз в жизни испытать такое же безумство… Дом, украшенный, как дворец из волшебной сказки, прекрасный юноша, клянущийся тебе в вечной любви… и что самое, самое главное — его карие глаза не могут лгать…
Возможно, я просто не из тех женщин, ради которых делают глупости, потому что единственная глупость, на которую я сама оказалась способна — выйти замуж.
Моя измена никого не тронула бы. Возможно, Морис тоже предпочел бы оплатить счета и подарки моему любовнику, лишь бы дальше все шло, как идет.
То, что я задумала, могло придти в голову только женщине.
Я сидела коляске около дома Антуанетт Годар и пыталась унять дрожь в руках. Справившись с собой, я все-таки распорядилась кучеру трогать, но тут же схватилась за трость, не давая ему этого сделать.
Дорогой экипаж мягко остановился у парадного крыльца. Неподражаемым жестом Жермен подал руку Антуанетт. Зеленое платье удивительно ей шло, кроме того, она, кажется, сменила прическу. Еще одно изысканное движение, — и он вносит Антуанетт в дом на руках…
Я подождала некоторое время и постаралась отъехать как можно тише.
Лежа в кровати, я думала о том, что ничего, в сущности, не мешает мне хоть завтра заполучить Жермена в эту же постель. Или очаровательного блондина Нико, Люсьена или кого-нибудь еще из таких же мотыльков полусвета. Проблема была в том, что даже самая красивая ложь не перестает быть ложью, а я не могу с ней смириться. Возможно, наша с Морисом проблема именно в том, что мы не приучили себя врать друг другу…
Парадокс — я мечтаю о том, чего не бывает в действительности, иллюзию чего дарят нам такие, как Жермен, но такой уж создал меня Господь, что я хочу, но не могу это принять…
Глупости, но в последнее время я не могу спать. Мои мечты оживают, но они слишком неявны, что бы стать снами, а действительность я не хочу видеть даже во сне.
В этот раз я уснула как обычно под утро, обдумывая, как и насколько мне удастся уязвить своего дорогого супруга.
Что бы приступить к осуществлению своих мыслей, мне не пришлось долго ждать. Рано или поздно на каком-нибудь приеме мы столкнулись бы с ним. Но это случилось даже быстрее, чем мне бы хотелось.
Я услышала за спиной:
— Жермен, любовь моя!
Я дрогнула…
— Алекс!
Жермен стоял рядом со слащавым кривлякой, якобы поэтом, чья склонность к юношам была известна более чем широко. Они едва не обнимались.
Я почувствовала неприятный привкус во рту, но подошла к ним.
— Баронесса Рошар.
— Я думаю, господин Алекс извинит нас, но у меня небольшое дело к его другу Жермену.
— Прости, Алекс, — Жермен подал мне руку изысканно-небрежным жестом.
— Изменщик!
Я слышала, как Алекс продолжает жаловаться кому-то, и едва не вздохнула от облегчения:
— Он — моя любовь, мое вдохновение! Ну почему, почему его глупые предрассудки не дают нам быть вместе…
Мы направились в парк. На какое-то мгновение мне захотелось просто пройтись вместе и ничего ему не говорить. Один миг — ты просто женщина, без имени и судьбы. Рука об руку — рядом мужчина твоей мечты… вы идете сквозь трепет листвы и свет огней, туда где…
— Что же вы хотели мне сказать? — спросил он, когда мы достаточно удалились от остальных гостей.
Не могу сказать, что присутствие настолько привлекательного мужчины меня совсем не волновало, но я набралась решимости и начала.
— У меня к вам не совсем обычное предложение. Не совсем того рода, которые вам делают.
Жермен вопросительно вздернул бровь. Я остановилась.
— Я хочу, что бы вы стали отцом моего ребенка.
Мои слова его удивили. Жермен смотрел на меня внимательно и серьезно, но не стал ничего спрашивать, только сказал:
— Боюсь, что это невозможно.
Только сейчас я поняла, что у него абсолютно непроницаемые глаза. Что бы ни выражало его лицо, как бы очаровательна не была его улыбка, выражение глаз понять было невозможно.
— Почему же? Я прошу этого не просто так. Вы получите хорошее… вознаграждение.
Он слегка улыбнулся.
— Вы будете удивлены, но это немного противоречит моим принципам.
Я была действительно удивлена. Принципы и Жермен?
— Мадам Рошар, я не знаком лично с бароном, но очевидно, что он плохой муж… Могу ли я предполагать, что он станет хорошим отцом? А вы — хорошей матерью… В чем бы не была причина вашего решения, но это ваше дело и ваши проблемы, а вы собираетесь впутать в это ни в чем не повинное существо…
Эти слова, сказанные спокойным мягким тоном меня отрезвили. Я ощутила стыд, потому что он был прав, и злость, потому что прав был он.
— Странно слышать такие слова от проститутки, пусть даже очень дорогой!
Он даже не перестал улыбаться в ответ на мое оскорбление. Тогда я подумала, что он абсолютно лишен собственного достоинства.
Время — наш самый жестокий враг. Потому что оно беспристрастно. Я чувствовала, как полностью и безвозвратно теряю себя.
Как ни мало мы общались с Морисом, я не могла и слова сказать ему без резкостей. Каждая мелочь выводила меня из себя, я все чаще срывалась на тех, кто не мог мне ответить, так что прислуга иначе, чем стервой уже не называла. За глаза, конечно.
