упрощенно понимали собственное офицерство, ценя главным образом «чины», с трудом заслуженные и сохраненные в Добровольческой армии. (Попутно заметим, кадровые же офицеры, особенно Генерального Штаба, больше ценили «должности» — реальное положение — почему и чаще предпочитали превращаться в военспецов Красной Армии.[607]) Поэтому фактическая отмена прежней наградной системы и переход к награждению чинами как нельзя более соответствовало их ценностным ориентациям. Запаздывание чинопроизводства, отставание от сверстников воспринималось болезненно и вызывало порой безрассудные, авантюрные выходки, чтобы получить вожделенный чин хоть в качестве награды.[608] Однако именно широкое распространение юных штаб-офицеров вынудило ввести в 1920 г. орден Святителя Николая Чудотворца.[609]
Слабость преемственности с мировоззрением кадрового русского офицерства заставляла спешно культивировать новые традиции, среди которых встречались и позитивные, и негативные. К первым можно отнести поразительную выучку, четкость и согласованность действий в бою, щеголеватость и аккуратность дроздовцев, «психические» атаки корниловцев, когда залечь в наступлении считалось позором, и т. п. Особого упоминания достойны неофициальные группы марковцев, подобные «солдатским судам» наполеоновской армии, следившие за соблюдением кодекса чести и поведением вообще; уличенному в неблаговидных деяниях предлагалось застрелиться либо предстать перед судом.[610]Вторые же были бессмысленны или откровенно уродливы, как «обычай» грабежа 11- го гусарского Изюмского полка[611] или стрельба в потолок после каждой пирушки офицеров одного из добровольческих полков.[612]
Даже внешний вид добровольцев, особенно «коренных», коробил старых офицеров, один из которых с неприязнью писал:
Показательны даже тексты добровольческих песен, где это присутствует в знаменитом «Царь нам не кумир» и «За светлое прекрасное/ России впереди/ Под знамя черно-красное/ К корниловцам иди» корниловцев, и в «Над тобой взойдет, Россия,/ Солнце новое тогда» дроздовцев.[614] Не менее характерно использование одинаковых с противником мелодий: «Вперед, дроздовцы удалые» («Интернационал»), «Смело, корниловцы, в ногу» и «Смело мы в бой пойдем». Впрочем, рядом уживались и совсем иные мотивы: так, в Сводно-стрелковом полку большой популярностью пользовалась песня «Цыпленок жареный».[615] Весьма показательна оценка разложения и деморализации Добровольческого корпуса после эвакуации Новороссийска, данная полковником фон Лампе, —
Вопреки первому впечатлению, нелегко определить наивысшую ценность духовного мира добровольцев. Казалось бы, устойчивый патриотизм, преклонение перед Родиной — Великой, Единой, Неделимой Россией — несомненен, но по мере развития движения он затмевался самоценностью описанного причудливо-хаотического феномена «добровольчества». Его главная привлекательность для офицерства состояла как раз в неопределенности понятия, позволяющей внести в него и объявить «святым» любое явление, получившее признание большинства данной социальной субгруппы. Категория «добровольчества» включала и смысл борьбы, и героическое самопожертвование, и отчасти ритуальную жестокость к врагу, и оправдание грабежей и дисциплинарного разложения. Показательно, что в ней присутствовала и твердая убежденность в праве добровольца, несмотря ни на какие приказы, подать в отставку, самоустраниться в случае решительного несогласия с политикой командования.[618]
Духовно-нравственные трансформации нередко усугублялись злоупотреблением алкоголем и наркотиками, которое, в свою очередь, способствовало разложению порядка и ускоряло моральную деградацию. Уже осенью 1918 г. пьянство офицеров 3-й дивизии принимало такие масштабы, что недавно взятые ею города противник легко возвращал себе; сами дроздовцы объясняли это не иначе как «пропили Армавир». Еще более колоритная картина возникала в редких случаях отдыха в резерве. По воспоминаниям офицера 2-го Офицерского Конного (будущего Дроздовского) полка, «завтраки переходили в обеды и ужины непрерывной чередой, а ночью по пустынным улицам Песчаноокопской среди темных, мрачно молчаливых домов скакали бешеные пары и тройки, в одиночку и целыми поездами, пугая мирных домовых старообрядческих хат смехом, пением и стрельбой в воздух, — это эскадроны ездили друг к другу в гости».[619] В октябре 1919 г. из-за пьянства командного состава 3-й Марковский полк понес тяжелые потери и был выбит из Кром. Кокаинистами были не только известные Слащов и Блейш, но и многие рядовые офицеры, особенно дроздовцы и марковцы.[620]
Один из бессильных приказов Деникина — № 500 от 25 декабря 1918 г. — грозил разжалованием, исключением из службы или заключением на срок от двух до шести месяцев «за бесчинство и буйство, а равно за нарушение правил благочиния в публичном месте при обстоятельствах, особенно усиливающих вину, как то: с обнажением оружия, стрельбой в воздух, в присутствии толпы и т. д.».[621] Как видно из текста, такие деяния совершались преимущественно в городах, где имелись упомянутые общественные места. Так, сообщая о вечере в пользу дроздовцев, Витковский в дневнике с явным облегчением обронил многозначительные слова «Все благополучно»,[622] чем выдал свои опасения скандала. «Героями» часто становились офицеры- фронтовики, прибывшие с позиций на кратковременный отдых и успевавшие заслужить формулу «в бою незаменимые, в тылу невыносимые».[623] И даже не слабость санкций и не вялое их применение было главной причиной. Современник точно подметил «надрывность» пьянства, веселья,
Вместе с тем подчеркнем, что описанные явления были временными, преходящими. Тот же Слащов в эмиграции быстро и самостоятельно бросил кокаин;[628] и ему, и другим удавалось сравнительно легко преодолеть это пристрастие потому, что большинство употребляло наркотики не постоянно, а эпизодически, «с неудач».[629]
Весьма характерно и практическое отсутствие как в белых мемуарах, так и в советских источниках упоминаний о насилиях над женщинами со стороны офицеров Добровольческой армии. Напротив, казаки применяли погромно-садистское массовое изнасилование антисемитской направленности,[630] а у инородцев Кавказской армии оно было и вовсе актом элементарной разнузданности. Фон Лампе с возмущением отмечал, что для Сводно-Горской дивизии это было почти обыденным делом: в одной деревне «за одну ночь оказалось изнасиловано «освободителями» 14 девушек, одна из них убита. Хорошо для репутации Добрармии! Их исправить совершенно невозможно, к тому же начдив Гревс слишком слаб. Необходимо расформировать этих мерзавцев, иначе они дискредитируют всю Армию».[631]
В добровольческой среде, напротив, нередко «нравы были отшельнические. На 1-ю Дроздовскую
