сердцу Бена.
Если бы садовник заболел, пришлось бы отменить свадьбу и я бы непременно рехнулась. Женщины сильно изменились с тех пор, когда участь старой девы (к слову сказать, моя двоюродная бабка Кларисса имела несчастье пополнить армию этих созданий) считалась сродни мучительной смерти. Современная женщина прекрасно знает, что термин «старая дева» вовсе не означает очки в проволочной оправе, унылый нос крючком и боты на пуговках. Из пепла вымирающего вида торжествующим фениксом восстала ухоженная и образованная дама, не обремененная супругом и выводком сопливых детишек. Но и поныне в укромных закутках нашего мира полно бесхребетных, с желеобразными коленками девиц, свято верящих в то, что их жизнь станет удивительной и прекрасной, если они обзаведутся мужем. Я одна из таких. И что теперь, прикажете побить меня камнями?
Когда мне было лет шесть, на вопрос, что я хочу получить на Рождество, я ответила: «Такое ма- аленькое, простенькое золотое колечко на безымянный пальчик». Нет, ничто не должно омрачить этот день! Лучше сказать: ничто больше. Мамочка давно умерла, папа – кочевник, которого в последний раз видели в Сахаре, когда он пытался остановить верблюда, приняв его за такси, но я наивно надеялась, что родители Бена захотят разделить нашу радость. Пустые мечтания. Его римско-католическая матушка прислала свои наилучшие пожелания, но на венчании присутствовать отказалась, поскольку оно будет происходить в англиканской церкви. Отец, закоренелый иудей, отверг приглашение, потому как три года назад поклялся (на фотографии своей матери), что никогда не заговорит с единственным сыном. Бен перенес отказ родителей стоически, я же поворчала и тоже утихомирилась. Но сегодняшнее утро подсыпало новых огорчений. Проснувшись, я обнаружила на полу разодранную в клочья фату.
Ни дать ни взять сцена из «Джейн Эйр», только в моем случае фату растерзал кот Тобиас, а не сумасшедшая затворница. После истеричных поисков среди чердачного хлама удалось подыскать замену – старинную кружевную скатерть. Право слово, скатерка смотрелась роскошно, местные модницы весь следующий год будут обливаться слезами от зависти. Водворив скатерть на голову, я принялась мирно ожидать прибытия такси, увитого белыми лентами. Слава всевышнему, что смирения моего хватило ненадолго. Взмокшего водителя с багровой от напряжения физиономией мы с Джонасом встретили у ворот кладбища всего минуту назад. Доисторическая колымага заглохла посреди Скалистой дороги, петляющей над обрывом вдоль моря. Хоть денег с нас не возьмут.
Покрутившись около драндулета, мы двинулись пешком. До церкви было совсем рукой подать, когда порыв ветра унес цилиндр Джонаса. Орган замолк как раз в тот момент, когда я обогнула свежевыкопанную могилу и кинулась догонять треклятую шляпу.
– Да черт с ней! – проревел Джонас. – В ризнице наверняка найдется чей-нибудь забытый берет!
Берет! Хороша я буду, если заявлюсь к алтарю в сопровождении посаженого отца, бодро размахивающего береткой… Я ухватила цилиндр, когда он затормозил на могильной плите, посыпанной какой-то зеленой дрянью, изрядно смахивающей на соль для ванн. Прижимая к груди чертов цилиндр, я похромала обратно к Джонасу, Его густые тюленьи усы сердито встопорщились.
– Элли, деточка, чего это тебя скособочило?
– Лодыжку подвернула.
Всучив ему цилиндр, я грустно оглядела подол платья, густо заляпанный грязью, подоткнула юбку и снова ухватилась за Джонаса. Когда мы поднимались по выщербленным каменным ступеням, орган разразился веселеньким мотивчиком.
– Что-то для рождественских колядок рановато! – проворчал Джонас. – До Рождества никак не меньше месяца.
– Должно быть, органист начал исполнять заявки слушателей, – предположила я, и мы ступили под прохладные своды храма, – Бедняжка Бен! Наверняка решил, что я его бросила. Скорее, Джонас!
– Ему чертовски повезло, такую девчонку отхватил! – последовал брюзгливый ответ.
– Джонас, не ругайся в церкви, – я чмокнула сморщенную щеку. – Благослови тебя Бог за все!
Мы рысью проскочили мимо кружки для пожертвований, столика с молитвенниками, нырнули под арку и наконец-то оказались в проходе. Скамейки были забиты до отказа. Уверена, мои дорогие родственнички предвкушали скандал. Мне отчаянно захотелось проглотить хоть что-нибудь, нет-нет, никаких калорий, боже упаси, так, одну-единственную обезжиренную галетку…
Мальчишка в проходе увидел нас и побежал к алтарю. Задрав голову, он показал певчим на хорах два больших пальца. Рождественская песнь оборвалась, и грянула «О, небесная любовь!».
Я никогда не верила, что этот день все-таки наступит. Ноги мои подкосились – вдруг в последнее мгновение разразится катастрофа и я навсегда лишусь моего любимого Бена…
Пожилая дама в розовой вуали, расположившаяся на задней скамье, дотронулась до моей руки:
– Я как в воду глядела, он – то, что надо.
Откуда мне знаком этот голос? Да это же миссис Шва-бухер, владелица «Сопровождения на ваш вкус», недрогнувшей рукой швырнувшая меня в объятия Бена!
Шепнув ей: «Поговорим позже!», я поволокла Джонаса дальше.
– Ей-богу, да она просто картинка! – восторженно выдохнул сбоку незнакомый женский голос. – Какая фата! Обожаю викторианское кружево!
– Не знаю, не знаю… С какими ни есть деньгами она нашей Верил в подметки не годится! – брюзгливо отозвался мужской голос.
Слева от меня высокая женщина в шляпе, ломившейся от фруктов, подкидывала на коленях серого от грязи младенца.
Голоса, лица – все расплывалось, словно в тумане, насыщенном ароматами погребальных венков, ладана и свежесрезанных хризантем. Терпеть не могу хризантемы, но в Мерлин-корте их полным-полно, и Джонас решил, что негоже пропадать добру. «Отличные, веселенькие цветочки», – объявил он. В самый раз для висельника, подумала я тогда, но промолчала.
Кто-то ухватил меня за бедро, я скосила глаза и увидела пузатого дядюшку Мориса. Он энергично подмигнул. Волоча Джонаса дальше, я едва не проморгала, что моя прелесть-какая-гадость кузина Ванесса выставила в проход ножку в туфельке из крокодиловой кожи, но вовремя спохватилась и всем своим весом пригвоздила туфельку к полу. Пустячок, а приятно.
Наконец мои глаза привыкли к тусклому свету, сочащемуся сквозь узкие витражи, к мерцанию свечей на алтаре. Трое мужчин на ступеньках алтаря казались ожившими мумиями. В центре – преподобный Роуленд Фоксворт, слева – шафер. Сид Фаулер вырос на одной улице с Беном, и недавно мы обнаружили, что роскошный парикмахерский салон «Сидни» на Рыночной улице принадлежит ему. Но мой взгляд был прикован к единственному мужчине в мире. Подбоченясь, он нетерпеливо притопывал ногой. Мой будущий муж!
Поза выражала не столько нетерпение, сколько едва сдерживаемую ярость. На скулах Бена перекатывались желваки: он явно скрипел зубами. Бедный, ненаглядный мой Бен! Разве можно упрекать его за то, что он разозлился?!
Подхватив юбку и прижав к животу букет, я галопом преодолела последние метры, оставив Джонаса далеко позади.
– Экое плебейство! – отчеканил за моей спиной голос тетушки Астрид, эхом прокатившись под сводами церкви.
Послышались смешки, но мне было наплевать. Оттолкнув шафера локтем, я прошипела в ухо любимого:
– Милый мой, прости! Ты не можешь себе представить, что творилось дома! Я так и не смогла дозвониться твоим родителям, чтобы попросить их изменить свое решение и приехать. А грузчики, что должны были на прошлой неделе снести клавесин с чердака, заявились сегодня, но один из них надорвал спину, и клавесин пришлось запихнуть в кладовку. Впрочем, это не важно – на чердаке есть старый патефон и пара ящиков с пластинками. – Голос мой звучал полузадушенно, я скосила глаза и поняла, что стою на собственном шлейфе.
– Я решил, что ты меня бросила, – сквозь зубы процедил Бен. – И ломал голову, как бы представить дело так, что это я бросил тебя, а не наоборот. Чертовски трудно соображать, когда на тебя пялится миллион жадных глаз.
Мой темноволосый герой! Я благоговейно улыбнулась ему.
