детскую. В бледном сиянии месяца я приблизилась к кроваткам близнецов, откинула прядь со лба Тэма, поцеловала пухлый кулачок Эбби. Счастье переполняло меня, – счастье, смешанное с печалью о мисс Банч, чья жизнь была целиком прожита в библиотеке и чья смерть вызвала лишь вежливое сожаление. Подобрав кролика Питера и сунув его под бочок Тэму, я постояла, пытаясь угадать, что снится моим крошкам, а потом вернулась на кухню.
Налив себе чаю, я открыла буфет, вынула коробку с печеньем и прошла в гостиную. Для человека, некогда бывшего весьма упитанным ребенком и отнюдь не угловатым подростком, нет более сладостного греха, чем тихий вечер наедине с едой, к которой неприменимы два слова: «овощная» и «постная». Разумеется, Бен не следил за тем, что я ем, и не взвешивал меня до и после трапезы. Моим надзирателем было чувство вины. Оно пугалом маячило у стола, грозя пальцем каждый раз, когда я накладывала себе добавку жаркого, и строго напоминая, что употребление десерта нынче не считается политкорректным. Но тихими ночами даже несносные пугала отправляются спать. И тогда я забываю, что на свете есть люди (вроде моей бесстыдно красивой кузины Ванессы), которые могут слопать дюжину пончиков в один присест и по-прежнему обхватить талию сомкнутыми пальцами.
Откинувшись на диване с горстью печенья и чашкой, я пару минут наслаждалась невыразимым блаженством, потом раскрыла библиотечную книгу и погрузилась в мир Эстер Роузвуд, преданной гувернантки и убежденной девственницы.
Позор мне! Должна признаться, я никогда не превозносила девственность сверх меры. К чему превозносить то, что дано всем и каждому, по крайней мере на время? Я надеялась, что переболею девственностью, как детскими болезнями. Но годы шли, и я начала опасаться, что навсегда останусь в этом качестве, если только не займусь верховой ездой и не выпаду удачно из седла. Однако мой ужас перед лошадьми делал маловероятным и такой вариант. К тому времени, когда на сцене появился Бен, – мне было ближе к тридцати, чем к двадцати, – я уже свято верила, что на моём лбу пылает алая буква «Д»…
Я открыла «Глас ее господина» на заложенной странице, и моя жизнь растаяла в вечерних сумерках – меня ждала Эстер Роузвуд. Глубокой ночью я брела вместе с ней на кладбище. Добравшись до покойницкой, мы слились настолко, что я превратилась в Эстер, девушку с осиной талией и обманчиво неприметной грудью. Это мое сердце колотилось от страха, как бы сэр Гевин не последовал за мерцающим лучом фонаря и не потребовал, чтобы я немедленно вернулась в замок. Это моя душа обливалась слезами в тишине, зная, что он не придет, потому что его больная жена снова прикинулась умирающей.
Где-то в ветвях черных вязов раздалось уханье совы – тоскливое и пугающее. В своем ли я была уме, когда сбежала от человека, которого боготворила всем своим существом? Смогу ли вернуться в убогое жилище кузины Берты, зная, что никогда больше мое сердце не забьется при звуке шагов возлюбленного?
В холле прадедушкины часы отбили двенадцать тяжелых ударов. В моем холле, мои часы. А вот раздался телефонный звонок, один, другой… Должно быть, это мой телефон звонит, в мире Эстер телефонов пока не придумали. И кому же я понадобилась в такой час? С досадой вздохнув, я закрыла книгу, слезла с дивана, отхлебнула чаю, холодного как могила, и мужественно приготовилась услышать сообщение Бена о том, что на проводе кто-нибудь из моих полоумных родственников. Причин паниковать у меня не было: родичи, по последним данным, пребывали в добром здравии, а полночь многие из них считали ранним вечером, когда настоящая жизнь только начинается. Посему я не пустилась галопом – бег никогда не был моим любимым видом спорта, – а неторопливо пересекла холл и услышала в трубке мертвую тишину. Ни надсадного хрипа, означавшего, что Бена от какой-то ужасной новости хватил удар. Ни настойчивого требования немедленно подняться в спальню по срочному делу. Либо ошиблись номером, либо звонил один из служащих Бена, запамятовавший, как включать посудомоечную машину. Следовательно, не было ни малейшего резона гасить свет в гостиной и оставлять Эстер Роузвуд в одиночестве на мрачном кладбище.
Бен, наверное, и не заметил, что меня до сих пор нет в постели. Насколько я его знаю, он пробормотал что-нибудь бессвязное в трубку, перевернулся на другой бок и снова заснул. Подниматься сейчас, рискуя опять разбудить его, было бы нечестно. Лучше прикончить печенье и проводить Эстер подобру-поздорову с церковного погоста. Дела у нее обстояли не блестяще, когда я вновь открыла книгу.
– Вы дрожите, несравненная мисс Роузвуд. – Он расстегнул пуговицу на вороте своего плаща. – Позвольте согреть вас. Ваша кожа сияет лунным блеском, а ваше дыхание сладостнее ночной прохлады.
Сэр Гевин не спускал с меня темного неподвижного взгляда. Мускулы на его лице напряглись, а голос вдруг стал пугающе хриплым.
– Неужели вы думали, что я отпущу вас, моя единственная отрада?
Он медленно, пуговица за пуговицей, расстегнул плащ, и моему взору предстало обнаженное тело, великолепное в своей мужественности. Я закусила губу, сердце мое затрепетало от восторга, и лишь глубочайшая почтительность к моему господину спасла меня от безумного шага.
– Остановитесь, сэр, умоляю!
Я попятилась назад и, стиснув зубы, напомнила себе о дядюшке-епископе, уважаемом члене общества. Честь семьи сейчас была в моих руках.
– Я хочу лишь смотреть на вас, любоваться вашей широкой грудью, выпуклыми мускулами, крепкими икрами. Позвольте моему взору насладиться мужественной твердостью вашего… подбородка.
Краем уха я услыхала звонок в дверь. Звонили с такой настойчивостью, что я подскочила с дивана, уронив книжку. Я все еще трепетала в объятиях сэра Гевина, и в первое мгновение мне почудилось, что звонок обрывает его немощная жена, чья безумная ревность грозила оставить честную Эстер Роузвуд без работы.
Кто мог явиться к нам в дом в полвторого ночи?
Если бы я соображала нормально, то вооружилась бы кочергой, прежде чем выйти в холл, или подождала бы, пока сверху спустится Бен, продирая заспанные глаза. Меня же хватило только на то, чтобы почувствовать легкое беспокойство. Когда я приблизилась к входной двери, мои волосы растрепались, а лицо раскраснелось – очевидно, от усилий, затраченных на перелистывание страниц.
– Кто там?
– Откройте! – раздался истерический голос, и по двери замолотили кулаком.
– Боюсь, я не расслышала вашего имени. – Моя рука, потянувшаяся к задвижке, замерла.
Колотившая в дверь особа вполне могла оказаться разнузданной маньячкой вроде жены сэра Гевина. Или же, в лучшем случае, торговкой косметикой, упрямо решившей выполнить дневную норму по продаже
