пробежал по ее плечам, и она, схватив свободную руку юноши, прошептала слабеющим голосом:
— Ради бога! Не надо… Я даже не знаю, что вы говорите.
И вот страсть молодого человека сделала чудо. Он напряг все силы своего ума и вспомнил:
— Аллон нах гауз! Ко мне. Хорошо?
Он указал пальцем на себя.
— Домой? — шаловливо засмеялась дама. — К вам? Милое дитя! Да о чем же мы там будем разговаривать? Впрочем… нужно идти… становится сыро…
Молодой господин постучал лакея, бросил ему рубль и, взяв красавицу под руку, повел ее, ловко лавируя между столиками, под восхищенными взглядами сидевших дам и мужчин.
И две стройные, сильные фигуры шли по аллее к выходу, освещенные, облитые одним и тем же светом луны, сковавшим их в единую серебряную группу.
И имя этой скульптурной серебряной группе было:
«Желание».
Я проследил с божественным хладнокровием за ними, до тех пор, пока они не скрылись в зеленой лунной пыли. И я, как бог, знал последующее, хотя не мог его видеть: недолгую борьбу красавицы с предприимчивым юношей, ее несогласие идти к нему, потом ее согласие, потом жаркие тесные объятия, тихие благодарные поцелуи, и свет луны на крохотных, беспорядочно брошенных туфельках, на висящей на спинке стула кофточке и шляпке, на которую бесцеременно взгромоздился мужской жилет, не думавший о таком легкомыслии там, на бульваре, когда он облекал грудь своего хозяина.
Могу сказать — в этот вечер на бульваре я видел яркое подтверждение старой истины: есть в природе такой язык, который выше любого иностранного.
Цепная собака
Когда Зырянинов вошел в кабинет, полное добродушное лицо редактора журнала «Северное сияние» засияло радостью.
— Я в восторге, что вижу вас, — приветливо сказал он. — Одну минутку! Я только сейчас вот отпущу посетителя.
Посетителем был хилый молодец со скорбным видом и такими длинными волосами, что опущенная голова его напоминала плакучую иву. Он говорил:
— Почему же вы находите, что моя повесть не подходит? Неужели она слаба?
— Я нахожу? — воскликнул редактор. — Бог с вами! Я нахожу ее прелестной. Мы по этому поводу часа полтора спорили со вторым редактором «Сияния», Лиходеевым. Но он уперся, как бык, — и вот видите: приходится возвращать вам эту вещь. Верьте мне, я как будто с кровью отрываю ее от сердца. Ведь, между нами-то говоря, это лучшее, что вы написали!
— Спасибо… Вы меня хоть немного утешили. Виноват… Один вопрос: почему вы должны подчиняться мнению этого Лиходеева, а он вашему — нет?
— Иногда и он подчиняется. Лишний голос всегда принадлежит тому из нас, кто почему-либо против принятия произведения. Этим мы достигаем лучшего отбора мaтepиaлa в журнале.
— А что, если бы я… сходил к этому… Лиходееву. Поговорил бы… А?
— Пожалуйста! Это самое лучшее. Может быть, вы смягчите его сердце.
Хилый писатель тряхнул своей «плакучей ивой», поблагодарил редактора и исчез.
Редактор обратился к Зырянинову:
— Вы зашли за ответом?
— Да.
— Аванс? Пятьсот рублей?
— Да! Я же говорил.
— Гм… Я думаю, это можно устроить. Вот только не знаю, как Лиходеев. В этом деле нужно и его согласие.
— А вы думаете — он не согласится? — испуганно спросил Зырянинов.
Редактор улыбнулся.
— Ну, что вы… Это было бы слишком. Он не такой уж зверь, каким кажется. Правда, иногда бывает тяжеленек, душу всю своими капризами вымотает, но… в общем, дело с ним делать можно.
— Фамилия у него зловещая.
— Да уж… И характерец тоже не из первосортных. Иногда и меня до белого каления доводит. А вообще — пустяки! Сходите — ваше дело чистенькое. Если он даст согласие, идите прямо в кассу и получайте монеты. До свидания! Когда будете уходить — загляните.
Зырянинов вышел из кабинета редактора и, проходя через контору, обратился к экспедитору:
— Как зовут господина Лиходеева?
Экспедитор усмехнулся.
— За глаза? Малютой Скуратовым и Скотиной! А в глаза — Филиппом Ипатычем.
— А что он, скажите… действительно злой?
— Он? Мерзавец первой руки. Злобный скряга, палач, человек с камнем в груди вместо сердца! Его за глаза так и называют: «Малюта Скуратов»! Редактор Бильбокеев добрая душа, но тряпка и всецело в руках этого проклятого старика. Бильбокеев, хотя наружно и храбрится, но втайне боится его как огня.
— Я не понимаю, — спросил Зырянинов, — для чего в одном журнале два редактора?
— Издательская глупость. Завел издатель эту моду, да и сам не рад. Малюта, кажется, и его в руки захватил. А у вас есть дело к этому мерзавцу?
— Да… аванс. Бильбокеев согласился, а теперь остановка за Лиходеевым.
— Не даст. Это уж не первый случай. А Бильбокеев обещал? Бедняга… И жалко его, и досадно, и смешно.
— Гм… — сказал Зырянинов. — Вы говорите: Филипп Ипатыч? Ну, посмотрим-с…
Кабинет Лиходеева был маленький, полутемный, запыленный и грязный — настоящее жилище паука, раз навсегда соткавшего себе уютную паутину.
Наружность Лиходеева представляла яркий контраст с его характером: это был маленький розовый старичок, с ясным взглядом голубых глаз и мягкими ласковыми жестами. Только иногда ласковые глаза прикрывались тяжелыми веками и голос делался жестким, неприятным.
Когда вошел Зырянинов, он, кроме Лиходеева, застал у этого зловещего старика еще одного человека — судя по разговору, начинающего поэта.
— Что мне Бильбокеев! — говорил, стуча маленьким кулаком по столу, Лиходеев. — Я сам себе Бильбокеев! Стихи ваши слабы — вот и все.
— Да почему же?
— Очень просто. Это какая-то рубленая капуста, а не стихи.
— Ну, например, например… Укажите хоть одно место?
— Не помню я там ваших стихов. Еще указывай…
— У меня есть и другой экземпляр. Вот он! будьте добры взглянуть.
Лиходеев нехотя взял бумажку и повертел ее в руках.
— Ну, вот это:
