Вечером
Посвящаю Лиде Терентьевой
Подперев руками голову, я углубился в «Историю французской революции» и забыл все на свете.
Сзади меня потянули за пиджак. Потом поцарапали ногтем по спине. Потом под мою руку была просунута глупая морда деревянной коровы. Я делал вид, что не замечаю этих ухищрений. Сзади прибегали к безуспешной попытке сдвинуть стул. Потом сказали:
— Дядя!
— Что тебе, Лидочка?
— Что ты делаешь?
С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый тон.
— Я читаю, дитя мое, о тактике жирондистов. Она долго смотрит на меня.
— Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры.
— А зачем?
— Для расширения кругозора и пополнения мозга серым веществом.
— Серым?
— Да. Это патологический термин.
— А зачем?
У нее дьявольское терпение. Свое «а зачем» она может задавать тысячу раз.
— Лида! Говори прямо: что тебе нужно? Запирательство только усилит твою вину.
Женская непоследовательность. Она, вздыхая, отвечает:
— Мне ничего не надо. Я хочу посмотреть картинки.
— Ты, Лида, вздорная, пустая женщина. Возьми журнал и беги в паническом страхе в горы.
— И потом, я хочу сказку.
Около ее голубых глаз и светлых волос «История революции» бледнеет.
— У тебя, милая, спрос превышает предложение. Это не хорошо. Расскажи лучше ты мне.
Она карабкается на колени и целует меня в шею.
— Надоел ты мне, дядька, со сказками. Расскажи да расскажи. Ну, слушай… Ты про Красную Шапочку не знаешь?
Я делаю изумленное лицо:
— Первый раз слышу.
— Ну, слушай… Жила-была Красная Шапочка…
— Виноват… Не можешь ли ты указать точно ее местожительство? Для уяснения, при развитии фабулы.
— А зачем?
— Где она жила?!
Лида задумывается и указывает единственный город, который она знает.
— В этом… В Симферополе.
— Прекрасно! Я сгораю от любопытства слушать дальше.
— …Взяла она маслецо и лепешечку и пошла через лес к бабушке…
— Состоял ли лес в частном владении или составлял казенную собственность?
Чтобы отвязаться, она сухо бросает:
— Казенная. Шла, шла, вдруг из лесу волк!
— По-латыни — Lupus.
— Что?
— Я спрашиваю: большой волк?
— Вот такой. И говорит ей… Она морщит нос и рычит:
— Кррасная Шапочка… Куда ты идешь?
— Лида! Это неправда! Волки не говорят. Ты обманываешь своего старого, жалкого дядьку.
Она страдальчески закусывает губу:
— Я больше не буду рассказывать сказки. Мне стыдно.
— Ну, я тебе расскажу. Жил-был мальчик…
— А где он жил? — ехидно спрашивает она.
— Он жил у Западных отрогов Урала. Как-то папа взял его и понес в сад, где росли яблоки. Посадил под деревом, а сам влез на дерево рвать яблоки. Мальчик и спрашивает: «Папаша… яблоки имеют лапки?» — «Нет, милый». — «Ну, значит я жабу слопал!»
Рассказ идиотский, нелепый, подслушанный мною однажды у полупьяной няньки. Но на Лиду он производит потрясающее впечатление.
— Ай! Съел жабу?
— Представь себе. Очевидно, притупление вкусовых сосочков. А теперь ступай. Я буду читать.
Минут через двадцать знакомое дергание за пиджак, легкое царапание ногтем — и шепотом:
— Дядя! Я знаю сказку.
Отказать ей трудно. Глаза сияют, как звездочки, и губки топырятся так смешно…
— Ну, ладно. Излей свою наболевшую душу.
— Сказка! Жила-была девочка. Взяла ее мама в сад, где росли эти самые… груши. Влезла на дерево, а девочка под грушей сидит. Хорошо-о. Вот девочка и спрашивает: «Мама! Груши имеют лапки?» — «Нет, детка». — «Ну, значит, я курицу слопала!»
— Лидка! Да ведь это моя сказка!
Дрожа от восторга, она машет на меня руками и кричит:
— Нет, моя, моя, моя! У тебя другая.
— Лида! Знаешь ты, что это — плагиат? Стыдись! Чтобы замять разговор, она просит:
— Покажи картинки.
— Ладно. Хочешь, я найду в журнале твоего жениха?
— Найди.
Я беру старый журнал, отыскиваю чудовище, изображающее гоголевского Вия, и язвительно преподношу его девочке:
— Вот твой жених.
В ужасе она смотрит на страшилище, а затем, скрыв горькую обиду, говорит с притворной лаской:
— Хорошо-о… Теперь дай ты мне книгу — я твоего жениха найду.
— Ты хочешь сказать: невесту?
— Ну, невесту.
Опять тишина. Влезши на диван, Лида тяжело дышит и все перелистывает книгу, перелистывает…
— Пойди сюда, дядя, — неуверенно подзывает она. — Вот твоя невеста…
Палец ее робко ложится на корявый ствол старой, растрепанной ивы.
— Э, нет, милая. Какая же это невеста? Это дерево. Ты поищи женщину пострашнее.
Опять тишина и частый шорох переворачиваемых листов. Потом тихий, тонкий плач.
— Лида, Лидочка… Что с тобой?
Едва выговаривая от обильных слез, она бросается ничком на книгу и горестно кричит:
— Я не могу… найти… для тебя… страшную… невесту. Пожав плечами, сажусь за революцию; углубляюсь в чтение.
Тишина… Оглядываюсь.
С непросохшими глазами, Лида держит перед собой дверной ключ и смотрит на меня в его отверстие. Ее удивляет, что если ключ держать к глазу близко, то я виден весь, а если отодвинуть, то
