рассказывать такие истории в обществе мистера Хауторна.
Лысый, с черной бородой мужчина по имени Генри Хауторн, был, как успела сказать Джеку Мерси Ларкин, главным актером в «Лицее», театре мистера Бакла.
Это он благодаря своему великодушию (и себе на пользу) собрал за столом у Бакла всех этих никому неизвестных людей. Крупный, с грудью как бочка, Хауторн обладал глубоким и звучным голосом.
– О Господи, – прогудел он, намазывая хлеб маслом и тряся головой, чтобы усилить эффект своего неодобрения. – Вам еще не надоело ваше хобби, ваш конек?
– Буфет, – шепнул Констебл. – Супницу на буфет. Мэггс поставил супницу на доску буфета и взял протянутую ему Констеблом бутылку кларета.
– И чтоб ни капли мимо.
– Это так называемый животный магнетизм, – объяснял писатель джентльменам за столом, с интересом снова повернувшимся к нему. – Мой друг называет это моим хобби или коньком.
– На живодерню бы таких, – воскликнул Генри Хауторн, пододвигая Мэггсу свой стакан, чтобы тому было легче наполнить его.
– Наш «Ловец», – заявил Тобиас Отс, – не какой-нибудь жулик, как Джонатан Уайльд. Он образованный, современный человек, получающий свои сведения с помощью гипнотических пассов, – здесь он сделал руками плавные движения прямо перед недрогнувшим взглядом Хауторна. – Он сделал их перед четырьмя свидетелями после того, как их уже допросили в полиции; он ввел каждого из них в состояние гипнотического сомнамбулизма. Этот «Ловец», которого зовут Вилфред Партридж, подобным методом получил самое подробное описание подозреваемого от тех, кто считал, что едва разглядели его.
– Да, – подтвердил хозяин дома, но на этот раз так тихо, словно разговаривал сам с собой.
– Человеческий мозг, – продолжал Тобиас Отс, переводя взгляд с одного своего слушателя на другого, – это сосуд, который никогда не дает течи. Он хранит все и помнит все. И если мистер Хауторн предпочитает думать о животном магнетизме как о салонной игре, построенной на обмане, то это потому, что он не читал Вилльера или Пьюзегюра.
– А вы читали в «Морнинг кроникл» о некоем русском джентльмене? – спросил Хауторн. – Он приехал из такой дали, как Севастополь, чтобы в Лондоне поучиться гипнотизму? Читали об этом? Нет? Пишете, но не читаете. Жаль. Кое-кто подумывает использовать ваше благородное искусство для соблазна юных дев.
– К буфету, – прошипел Констебл. – По сторонам. Джек Мэггс, заложив руки за спину, застыл у одной стенки буфета, Констебл – у другой.
– Теперь уже совершенно очевидно, – заметил Отс, – что ни один сеанс гипноза на нашей земле не побудит кого-либо действовать вопреки своей морали.
– Доклад короля Филиппа! – вдруг воскликнул мистер Бакл. – Я должен сказать, что есть совсем иное мнение.
– Вы студент Королевской комиссии?
– Мой ответ – да, – промолвил Перси Бакл.
Он опустил глаза на стол и на его бледных щеках появились красные пятна.
– Я должен предостеречь нашего хозяина, – вдруг заявил Генри Хауторн, не скрывая улыбки в своей густой бороде. – Мой друг Отс стал тайным гипнотизером, как я слышал, – а я действительно слышал, как вы, Отс, пытались убедить Королевского адвоката, что вам должны разрешить подвергать гипнозу всех судимых преступников прямо в зале суда.
– Но Хауторн, мой старый друг, вы просто не поняли моей точки зрения.
– У вас их больше, чем зубцов на вилке, Отс, – ответил Генри Хауторн и вернулся к своему хлебу с маслом.
– Ум преступника так же поддается гипнозу, как и ум любого из людей, – пояснил Отс, и в его светло- голубых глазах заискрились крохотные коричневые крапинки.
Новый лакей слушал этот спор с большим интересом.
– Да что вы, Отс? – вмешался в разговор гость с дрожащей губой. – Какой закоренелый преступник станет делиться своими секретами в зале суда?
– Даже самый последний изменник, – возразил Тобиас Отс, – испытывает внутреннюю потребность рассказать правду. Вспомните предсмертные признания, которые продолжают посылать в Холборн. Это и есть то, что наши отцы называли «совестью». Она есть у всех нас. Для преступника – это как бы своего рода страстное побуждение прыгнуть вниз с большой высоты.
Резкие складки у рта нового лакея выдавали его мнение на сей счет, и это не осталось бы незамеченным, если бы буря скрываемых эмоций не вызвала у бедняги привычный нервный тик, на сей раз невыносимой силы.
Как всегда, это произошло внезапно.
Ему казалось, что в его щеку когтями вцепилась разъяренная кошка. Глаза резало так, словно в них брызнули лимонным соком. Боль была столь велика, что Мэггс не удержался от крика, а бутылка с кларетом, которую он должен был поставить гостям на стол, выпала из его руки и ее содержимое пролилось на персидский ковер.
Разумеется, Тобиас Отс первым увидел, что лакей вдруг упал. Пока гости, не зная, что делать, застыли в испуге на своих местах, он встал на колени около Джека Мэггса и, нагнувшись над его искаженным лицом, осторожно, но уверенно убрал тяжелую руку бедняги с больной щеки.
– Я понимаю, что это. – Взяв ложку, он приложил конец ее ручки к искривленной в гримасе щеке. Как только ложка коснулась больного места на лице, под кожей словно забился живой пульс.
– «Тик болезненный», – констатировал Тобиас Отс и, поднявшись, протянул лакею свою в чернильных пятнах руку, помогая ему встать. С помощью Генри Хауторна он усадил Джека Мэггса на стул. – Вы когда- нибудь слышали такой диагноз: «Тик болезненный»?
