Голос нашей тени

С тех пор как умер Пол, мы не занимались любовью.

Скрестив руки на груди, Индия прислонилась к перилам балкона.

— Знаешь, что сегодня за день, Джо?

— Нет. А должен?

— Ровно месяц назад похоронили Пола.

У меня в руке была монетка, и я осознал, что изо всей силы сжимаю ее.

— Что ты чувствуешь?

Она обернулась ко мне; ее щеки раскраснелись. От мороза? От печали?

— Что я чувствую? Чувствую, как будто очень рада, что мы здесь. Рада, что Джои привез меня в горы.

— Правда?

— Да, дружок. Вена начала навевать на меня грусть.

— Грусть? В каком смысле?

— Сам знаешь. Обязательно, что ли, объяснять?

Она положила руки на перила балкона и посмотрела на раскинувшийся снежный простор.

— Я все еще стараюсь расставить все свои кубики по местам. Иногда я беру один и смотрю на него, будто никогда раньше не видела. От этого я нервничаю. Вена всегда напоминает мне о чем-то еще, о другом кубике, для которого я не могу найти свободного места.

Столовая была стилизована под горный приют. Огромные неприкрытые балки, в углу — изразцовая печь до потолка и грубая, в стиле «бауэрн»[62], мебель, которая, должно быть, стояла здесь с восемнадцатого века. Пища была сытной, горячей и вкусной. Где бы мы ни ужинали вместе, я удивлялся, как много Индия ест. У нее был аппетит лесоруба. И этот раз не стал исключением. Грустила она или нет, но уплетала за милую душу.

Мы закончили мороженым и кофе и откинулись на спинки своих стульев, тупо созерцая разоренное поле битвы из пустых тарелок. Стоило безмятежности сделаться чуть-чуть чрезмерной, я ощутил, как по моей ноге поднимается босая ступня.

Индия подняла ко мне свое лицо — оплот невинности'

— В чем дело, малыш, ты нервничаешь?

— Я не привык к подстольным ласкам.

— А кто тебя ласкает? Я просто массирую твое колено. Это очень полезно.

Пока она говорила, нога поднялась еще выше. В комнате никого не было, и Индия, осмотревшись, подвинулась вперед на своем стуле. Ее нога поднялась еще выше, а сама она все время искоса поглядывала на меня.

— Хочешь меня помучить?

— Разве это мучение, Джои?

— Еще какое.

— Тогда пошли наверх.

Я смотрел на нее во все глаза, выискивая правду под очень озорным выражением ее лица.

— Индия, ты уверена?

— Да.

Она поелозила пальцами ног.

— Сегодня ночью?

— Джо, ты собираешься играть в двадцать вопросов или хочешь воспользоваться моим предложением?

Я пожал плечами. Она встала и пошла к двери.

— Приходи, когда будешь готов.

Индия ушла. Я слышал, как ее сабо решительно простучали по лестнице, ведущей к нашей комнате.

До меня доносились звуки с кухни: громыхание посуды, радио, не выключавшееся с тех пор, как мы приехали. Когда я собрался уходить, по радио снова заиграла песня про выходной в небе, которой Индия раньше подпевала в машине, и я задержался в дверях, чтобы дослушать. Это показалось мне добрым предзнаменованием.

Когда песня закончилась, во мне что-то щелкнуло: я понял, что эта мелодия запала мне в душу навсегда. Когда бы ни услышал ее снова, я буду думать об Индии и этой нашей поездке в горы.

Я отворил дверь в нашу комнату, и после коридорного полумрака меня ослепил яркий белый свет. Индия лежала в постели, натянув одеяло до подбородка. Она открыла балконную дверь настежь, и комната напоминала ледяной дворец.

— Мы что, в хоккей играть собрались? Что с окнами?

— Так хорошо, pulcino. Понюхай воздух.

— «Цыпленочек»? Я и не знал, что ты говоришь по-итальянски, Индия.

— Десять с половиной слов.

— Pulcino. Милая кличка.

Я подошел к балкону и несколько раз глубоко вдохнул. Индия была права. Воздух пах именно так, как должен пахнуть воздух. Когда я снова обернулся к ней, она, заложив руки за голову, улыбалась мне. Ее руки были голые и в море белого казались нежно-персиковыми. Они обрамляли разметавшиеся во все стороны по подушке русые волосы.

— Индия, ты невероятно красивая.

— Спасибо, дружок. Я чувствую себя маленькой королевой.

С большим мужеством, чем обычно, я стянул одеяло, чтобы посмотреть, что на ней надето. Индия была только в моей старенькой трикотажной фуфайке с закатанными рукавами. От этого мне стало даже лучше: она достала ее из моего чемодана, и этот маленький, но совершенно интимный жест сказал мне, что она действительно готова возобновить наши отношения.

— Я чувствую себя бананом, с которого снимают кожуру.

— Это так плохо?

Я расшнуровал ботинки.

— Нет — это так по-тропически.

Как ни сильно было желание в нас обоих, я по-прежнему нервничал, а когда раздевался, мои руки дрожали. И, усугубляя ситуацию, Индия следила за мной с улыбкой и с полуприкрытыми, а-ля Жанна Моро [63], глазами. Попробуйте сохранять спокойствие, выступая перед такой аудиторией.

Прежде чем лечь, я хотел закрыть окно, чтобы преградить путь арктическому ветру, но Индия попросила оставить еще ненадолго, и я не стал спорить. Она выключила лампу у кровати. Я скользнул к ней и заключил в объятия. От нее пахло чистым бельем и обеденным кофе.

Мы лежали неподвижно, холодный ветер шарил по комнате, как ледяная рука, ищущая чего-то в темноте — не обязательно нас.

Она приложила теплую руку к моему животу и медленно двинула вниз.

— Много времени прошло, приятель.

— Я начал забывать, на что это похоже.

Ее пальцы двигались ниже и ниже, но когда я попытался повернуться к ней лицом, она тихонько удержала меня.

— Подожди, Джои. Я хочу помедленнее.

Далеко, очень далеко, сквозь ночь пробирался поезд, и я представил себе вереницу желтых огней и маленькие, словно спички, человеческие фигурки.

Только было я наладился схватить Индию, как ее рука вцепилась в мой живот, как клещами. Я дернулся от боли.

— Ой!

— Джои! О боже, окно!

Я обернулся и услышал эти звуки. Клик-клик. Клик-клик. Железные крылья. Железные крылья, хлопающие медленно, но достаточно громко, чтобы наполнить всю комнату зловещим жестяным лязганьем.