снова ранить ее, когда она уже и так получила столько ран? Промолчать и только увеличить ее замешательство и обоснованный страх, что теперь она осталась почти совсем одна в поединке с покойным мужем? Беспомощно стоя там, я чувствовал, как ей тяжело, и чуть не возненавидел ее за это.
Мое сердце колотилось, как у разъяренной собаки, а я так закутался от снега, что в теплой одежде было жарко и тесно. Если бы мне дали загадать три желания, я бы скомкал их в одно: сидеть в «Чок-фулл-о'натс» в Нью-Йорке [84], пить кофе и есть пончики с Карен. Вот что занимало тогда мои мысли — кофе и пончики с Карен.
За год до смерти Росс встречался с девушкой по имени Мэри По. Она была крутая девица, выкуривала по две пачки в день и имела самые длинные ногти, какие я только видел в жизни. До того она какое-то время гуляла с Бобби, но у них ничего не вышло, и ее унаследовал Росс. Между сигаретами она много смеялась и висла на Россе, как мишура на рождественской елке. Однако через несколько месяцев она надоела Россу и он попытался порвать с ней. Это оказался один из тех редких случаев, когда я увидел брата в полном замешательстве, так как, что бы он ни делал, она не уходила. Он перестал ей звонить, не подходил к ней в школе и назло ей начат встречаться с ее лучшей подругой. Это не остановило Мэри. Чем грубее он вел себя с ней, тем больше она бегала за ним. Она связала ему два свитера и пару перчаток (которые он демонстративно сжег в школе у нее на глазах), звонила ему каждый вечер хотя бы по разу и посылала письма, так надушенные одеколоном «Каноэ», что наш почтовый ящик пропах, будто носовой платок шлюхи. Как-то раз, дойдя до отчаяния. Росс малодушно пригрозил убить ее, но она пожала плечами и сказала, что без него и так мертва. К счастью, в конце концов она нашла кого-то другого, и Росс поклялся, что больше никогда не будет путаться с девчонками.
Почему я вспомнил про это? Мне припомнился его затравленный взгляд, когда вечером раздавался телефонный звонок. Пробираясь в то утро вместе с Индией по молчаливой пустынной улице, я ощущал такую же безвыходность, только во сто раз хуже из-за присутствия Пола.
— Джо, зайдем сюда, выпьем кофе. У меня пальцы на ногах онемели.
Было позднее утро, но из-за снега в кафе почти никого не было. В углу сидел усталого вида старичок и цедил белое вино, под столом у его ног спал чау-чау.
Мы сделали заказ, и официант, обрадовавшись, что может чем-то заняться, скрылся за стойкой.
Повисла неловкая тишина; я так отчаянно желал какого-нибудь шума, что уже собирался рассказать Индии какой-нибудь дурацкий анекдот, но тут дверь открылась и вошел большой толстяк с таксой. Чау-чау взглянул на них, резво вскочил и залаял. Такса вперевалку двинулась прямиком к нему и бесцеремонно укусила за ногу. Индия вскрикнула, но большому псу это понравилось. Он шагнул назад и запрыгал на месте, непрерывно лая. Такса сделала два шага вперед и снова его куснула. Хозяева наблюдали за ними с широкими улыбками на лицах. Индия скрестила руки на груди и покачала головой.
— Здесь что, зоопарк?
— Я только что заметил, что такса — девочка.
Индия рассмеялась.
— Это ответ. Возможно, если я укушу Пола, он уйдет.
— Или, по крайней мере, облает тебя.
— Да. — Она вытянула руки над головой и с улыбкой посмотрела на меня. — Джо, я поистине дурочка. Извини. Может, это своего рода комплимент тебе.
— Как это?
— Возможно, у меня было столько веры в тебя, что я думала: вот ты вернешься, и все тут же снова пойдет как надо, как я сказала в тот вечер, понимаешь? У тебя когда-нибудь было такое ощущение с кем- нибудь? Что кто-то может починить что угодно, стоит ему лишь дотронуться? Да, вот так и я. Я думала, твое возвращение пошлет всех этих призраков к черту.
— Призрака.
— Да, в единственном числе. Только по очереди, верно? Пошли. Это место уже начинает напоминать фильм «Рожденные свободными» [85].
Остальной день прошел хорошо — мы бродили по городу, наслаждаясь чувством, что весь он принадлежит нам и снегу. Мы прошлись по магазинам в Первом квартале, и Индия купила мне причудливого вида футболку в магазине «Фьоруччи».
— И когда мне ее надевать?
— Не когда, Джо, а где. Это самая безобразная футболка, какую я видела, после гавайского безобразия Пола. — Она проговорила это, словно он находился в двух шагах, и мне на мгновение вспомнились старые добрые времена, когда осенью мы проводили время вместе.
С течением времени я начал замечать, как часто мы оба вспоминаем о нем любовно и ностальгически. Индия не хотела говорить о том, что он вытворял, пока я был в Нью-Йорке, но дни, когда Пол был жив, всегда были для нее близкими и свежими, и мне взаправду захотелось перенестись назад, в дни нашего общего счастья.
Снега хватило еще на несколько дней, а потом совершенно неожиданно, почти сверхъестественным образом, погода изменилась, и пришедшие на смену снегу тепло и солнечный свет стерли почти все следы зимы. Я, наверное, один из немногих людей, которые не любят такую погоду. Она коварна — ходишь, все время подозрительно посматривая на небо, уверенный, что в любую минуту снова разразится снежный ад. Но люди надели легкие пальто и сидели в парках на еще не просохших скамейках, подставив лица солнцу. Запряженные лошадьми повозки везли улыбающихся туристов, и я знал, что, вернувшись домой, они будут восторгаться Веной и ее чудесной зимней погодой.
Единственное, что мне понравилось, — это перемена, которую погода произвела в Индии. Она вдруг повеселела и снова оживилась. Хотя моя тоска по Карен усиливалась день за днем, общение с Индией снова напомнило мне то, чем она так привлекала меня с самого начала. Когда она была в ударе, то поражала всех своим в высшей степени оригинальным и интересным отношением к жизни, отчего хотелось знать ее мнение обо всем — будь то живопись Шиле [86] или разница между австрийскими и американскими сигаретами, все, что она говорила, заставляло тебя или внимать, раскрыв рот, или злиться на себя, что у тебя самого не хватило ума и воображения увидеть это под таким углом зрения. Сколько раз я задумывался, что было бы с нами, не встреть я Карен. Но я ее встретил, и теперь она монополизировала мою способность любить.
Я постоянно думал о ней и как-то субботним вечером, собрав все свое мужество, позвонил в Нью-Йорк. Пока слышались длинные гудки, я мысленно прошел по ее квартире, и ласковая камера задерживалась то там, то сям, фокусируясь на вещах, которые я любил или по которым особенно скучат. Карен не было дома. Я лихорадочно прикинул разницу во времени и с некоторым облегчением осознал, что просчитался, — в Нью-Йорке было чуть больше часа дня. Я повторил попытку позже, но так и не дозвонился. Это заставило меня застонать от сомнений и ревности; я знал, что, если позвоню еще раз и опять ее не застану, мое сердце разорвется. Вместо этого я позвонил Индии и печальным голосом спросил, не хочет ли она сходить в кино.
Подойдя к кинотеатру, мы узнали, что до начала сеанса еще пятнадцать минут. Я всей душой хотел тихонько прогуляться по кварталу, чтобы убить время, но когда двинулся, Индия схватила меня за локоть и не пустила.
— В чем дело?
— Что-то сегодня вечером мне не хочется идти в кино.
— Что? Почему?
— Не спрашивай почему. Просто не хочется, и все, хорошо? Я передумала.
— Индия…
— Хорошо — потому что этот кинотеатр напоминает мне о Поле. Тебя устраивает? Он напоминает мне о том вечере, когда мы здесь встретились с тобой. О том… — Она развернулась и пошла прочь. Один раз она споткнулась, но потом твердо зашагала, с каждым шагом увеличивая расстояние между нами.
— Индия, погоди! Что ты делаешь?
Она продолжала удаляться. Пытаясь догнать ее, я краем глаза заметил в окне туристического агентства рекламу путешествия в Нью-Йорк.
— Индия, ради бога, постой!
Она остановилась, и я чуть не налетел на нее. Когда она обернулась, на ее лице блестели слезы,
