картинке, и тут же понял смысл слова.
— А-а. И что же это была за картинка?
Она взглянула на свою ладонь, но слово «анак» с нее исчезло.
— Вы стояли на площадке для отдыха на обочине автобана — ты попросила его притормозить, тебя тошнило.
Она положила руку на чашку и тут же почувствовала, как тепло лизнуло ее в середину ладони. Судя по тому, каким тоном говорил Винсент, про нее и Обермарса он знает все.
— Я сказала, что мне нужно в туалет и не мог бы он остановиться, пожалуйста. На самом деле меня рвало. — Ее голос вдруг стал почти гневным. — Мне необходимо было освободиться от тебя, Винсент. Освободить свой мозг, свое тело. С тобой все было кончено. С нами все было кончено. Мне необходимо было изгнать тебя из своего нутра, иначе мне бы не выжить. И тогда появился Франк. Я попробовала с ним, но это была катастрофа. Ты понимаешь, о чем я? Понимаешь?
— Ага. Пей свой кофе.
Она глядела на него с подозрением, не веря его ровному и спокойному тону.
— Будем говорить о Франке или поговорим о чем-нибудь другом? Потому что я хочу кое-что узнать, Винсент: дважды за сегодняшний день ты взял и вошел в мою жизнь — просто, как в комнату. Как ты это сделал? Впечатление такое, как будто ты поворачиваешь дверную ручку и входишь. Как тебе это удается?
Он отвел взгляд, потом снова посмотрел на нее.
— Я разговариваю со временем.
— Повтори, пожалуйста.
— Разговариваю со временем. Оно живое, оно все понимает… Слушай, Физз, помнишь, ты спрашивала, чему я научился, пока был мертвым. Я сказал, что не знаю. Я вообще мало что помню о том времени, так, отрывки какие-то; фрагменты и загадочные размытые снимки каких-то предметов, которые мне ничего не говорят. Но сегодня на кладбище я кое-что обнаружил. Я то ли осознал, то ли понял это, не знаю, но, видит Бог, оно сработало. Ты что-нибудь слышала про «ломографию»?
— «Ломография»? Нет, а что это?
— Интересная штука. Однажды мы очень удачно использовали ее в одной рекламной кампании у нас в агентстве. Много лет назад, еще при железном занавесе, в России продавали маленькие дешевые фотоаппараты под названием «Ломо». Наверное, так называлась компания, которая их производила. Они почти ничего не стоили и были совершенно примитивными. Пленку приходилось перематывать большим пальцем, а наводки на фокус у этой штуки, по-моему, вообще не было. Да и что еще могли выпускать в те годы в России? Зато всякий, кто хотел иметь фотоаппарат, мог его купить… Наконец какой-то башковитый парень додумался, как превратить недостатки этого фотоаппарата в достоинства. И тогда начали снимать, не глядя на объект и не пытаясь его сцентрировать. А то и вовсе без объекта. И даже в видоискатель не заглядывали. Снимали с бедра, из-за плеча, заводили руки за спину и щелкали то, что там оказывалось, пусть набекрень… Не важно. Снимки выходили спонтанными, случайными, называй как угодно… Главное было — снимать, любым способом и в любом направлении. Случай решит, выйдет из этого что-нибудь стоящее или нет… И знаешь что? Иногда выходило. Некоторые снимки оказывались просто фантастическими. Сегодня это целая индустрия: «Ломо»-выставки по всему миру, «Ломо»-галереи, клубы, веб-сайты… «Ломография» стала чрезвычайно популярной потому, что она работает. Девяносто девять и девять десятых процентов всех снимков никуда не годятся — не в фокусе, тусклые, барахло, короче. Но один на миллион великолепен… Мои воспоминания о том, как я был мертвым, похожи на пачку «Ломо»-снимков, разбросанных по столу. Девяносто девять и девять десятых процентов из них никуда не годятся, несфокусированное дерьмо. Непонятно даже, что такое на них отснято. Но сегодня, когда мы вместе коснулись Петрасовой могильной плиты, я обнаружил, что среди них есть один не просто понятный, но прекрасный.
— Расскажи.
Его взгляд упал на ее ладонь, все еще лежавшую поверх кофейной чашки.
— Я тебе лучше покажу.
Изабелла не знала, куда смотреть, потому что Винсент избегал ее взгляда. Вместо того чтобы смотреть на нее, он не отрывал глаз от ее чашки, так что и она в конце концов посмотрела туда же.
Теперь поверх чашки лежала ладошка, маленькая детская ладошка. На ее безымянном пальце было надето дешевенькое пластмассовое колечко в виде подсолнуха. Точно такое Изабелла носила в восемь лет. Она нашла его на земле в городском парке, когда однажды воскресным утром пошла гулять с родителями. Поскольку подсолнух был ее любимым цветком, она решила, что находка — это волшебный знак; кольцо принесет ей удачу. И два года упорно носила его, почти не снимая.
И вот на ее собственном запястье, поверх ее чашки — ладошка восьмилетней девочки с дешевым колечком. Ладошка маленькая, ногти обгрызены едва ли не до корней, нервно обкусаны. Их обкусала сама Изабелла, которая в детстве вечно из-за чего-нибудь переживала. Те самые ногти, та самая ладонь, то самое колечко.
Спокойствие, с которым она смотрела на эту руку, зная, что это ее собственная рука в восьмилетнем возрасте, удивило ее не меньше, чем то, что она видела.
А потом рука изменилась.
Ладонь стала больше, пальцы удлинились, ногти налились цветом — ослепительно-зеленым. Кошмарный, забавный цвет, памятный ей с одного дня, когда ей было двадцать. Флора купила флакончик психоделически-зеленого лака в качестве шуточного подарка для Лени. Все кончилось тем, что три подружки намазали им ногти на руках и ногах, потому что день выдался отчаянно скучный и они просто не знали, чем себя занять. А мать Флоры сфотографировала их с зелеными ногтями. Эта фотография в рамке до сих пор стояла на письменном столе Изабеллы.
— Что ты делаешь, Винсент? Почему это происходит? — Она не отводила глаз от собственной ладони.
— Я поговорил со временем. Попросил его сделать что-нибудь. Оно понимает, если попросить правильно.
— А что ты попросил его сделать?
— Показать твою руку в прошлом, настоящем и будущем. Ты их узнаешь? Они — это ты?
Она тупо смотрела на него.
— Пока человек жив, — сказал Этрих, — он думает, что время — это то, что на циферблате, часы, минуты и дни. Но это неверно; я это узнал, когда был мертв. Время — это еще…
Пока он говорил, ее рука снова стала меняться. То, какой она стала в следующий момент, заставило их обоих замолчать.
Зеленый лак исчез, уступив место изящному серебряному кольцу с яшмой, подаренному Винсентом на прошлой неделе. Короткий широкий шрам, который она получила, оцарапавшись о стену в день их возвращения из Америки, розовел у основания большого пальца. С первого взгляда было ясно, что это рука Изабеллы сегодняшней. Только без одного пальца.
ПО КОЛЕНО В ВОСКРЕСНЫХ КОСТЮМАХ
— Здесь я тебя покину.
— Что?
Хейден едва слышал медведя Боба, так далеко тот ушел вперед. Так они прошли уже не одну милю. Почти все утро они ходили по улицам города, города его сновидений. Но, поскольку ни на какие вопросы медведь не отвечал, человек понятия не имел, куда именно они направляются, кроме того, что идут они навстречу его кошмарам.
