Толя бросился на улицу. Головченя, вот он весь – с бородой, с пулеметом на плече! И Бобок. Живой. («Товарищ командир, меня убило!») Вася-подрывник со своей золотой усмешкой. Особенно обрадовался Толя, увидев серое, больное лицо и зеленую шинель Коренного. Других партизан Толя тоже вроде знает, а некоторые незнакомы. И подвода, лошадь у них есть.
Толю окружили, спрашивают. Волжака ранило. Это его автомат. А Петровского танком переехало. Алексея, брата, нет, не видели. Многие, наверно, в лагерь вернулись. Да, не совсем так, как у соседей, получилось. Другие отряды по-толковому влились в армию, а тут ходи-свищи…
Толя позвал всех в «свой» дом. Среди незнакомых партизан сразу примстился один, с удивительно некрасивым лицом: дуги у широкого рта глубокие, обезьяньи. Но у него
– Открывай гумно. – Головченя похлопал по плотному вещмешку.
– Сначала – твое, потом – каждый свое, – поясняет Бобок.
От усмешки у человека с автоматом и плотным вещмешком рот еще заметнее, еще некрасивее делается.
– Из-за вас, – говорит он, – опять придется в часть на довольствие становиться.
– Что, не надоело по фронту бегать? – поинтересовался Головченя.
– Ищу культурного обращения.
– Чтобы с оркестром?
– Попали мы в часть, а командир и давай нас попрекать шапкой.
– Какой шапкой?
– Генеральской. Старику он своему подарил, ну, а партизаны вроде ночью прихватили.
– Добегаешься до штрафной, – сердито говорит Сергей Коренной, – из-за вас о всех пойдет слава.
Завтракали, отдыхали долго.
– Комендатура здесь, – напомнил Коренной.
– Желаю удачи, – сказал партизан с автоматом, завязывая свой мешок, сильно потощавший.
Пошли по улице в сторону узкоколейки, и он идет.
– Что, мешок пустой? – захохотал Головченя.
– Коня, сани загнать, – предлагает кто-то, – зачем оно теперь?
– Это мы за?раз, – встрепенулся Бобок. – Толя, пошли.
И вот Толя и Бобок идут за санями, останавливаются, если видят, что в хате живут. Старики осматривают коня, трогают сбрую, сани. И не берут.
– Ладно, три буханочки, – добреет Бобок.
И три «буханочки» не дают. Пристраиваются и идут следом. Похоронная процессия.
– Ну, соберитесь двое-трое, – предлагает Бобок, – лошадь хорошая, военная, снасть немецкая.
– То-то военная, заберут.
– Ну, две буханочки.
– Оно и не дорого, да нема.
– А чего ходите за нами?
– Да ведь конь!
Толя просит Бобка:
– Отдадим, а?
– Ладно, дядьки, берите за так. Конь хороший. А сбруя вон какая!
Вернулись к узкоколейке, перешли ее. В заросшей кустарником низинке лишь несколько домов (точно спрятались или заблудились!), но уже не деревенского типа: один дом даже двухэтажный. Здесь стоит густой гул голосов. Люди бродят, стоят группами, курят. А у некоторых семейный обед на снегу. Женщины варят, теплым провожают мужей в армию. Не разгульно, просто, сурово: вдали нетерпеливо стучит фронт.
Вдруг увидели своих хлопцев, тоже к двухэтажному дому подходят. Что-то странное в них. Ага, без оружия – вот в чем дело! Борода Головчени выглядит нелепой, мальчишеское лицо Коренного бледнее обычного, весь он очень петушистый, но что-то жалкое в нем.
Зато партизан, у которого был автомат, чему-то радуется, резкие дуги у рта растянуты в усмешку.
– Ладно, все выяснилось, – не то других, не то себя самого успокаивает Головченя.
– А не окажись там обкомовца, что знал ваше командование, где бы мы сейчас были, господа полицаи? – говорит тот, усмехающийся.
– Чему удивились? – сердится Коренной (но вроде на самого себя сердится). – Что дураки еще остались? А вы что думали? Ладно, пошагали на комиссию.
– Бумажка-то у тебя, Сергей? – спрашивает Головченя. – Хорошо ты тому майору: мол, привет от Мохаря! Удивился: «Не знаю такого».
Из двухэтажного дома вышел лейтенант. На красивом смуглом лице черные бакенбарды.
В сразу наступившей тишине прозвучал негромкий уверенный голос:
– Заходите по два.
Человек этот из того мира, где все на своем месте: снисходительно-строгий, немногословный, красивые глаза затянуты пленкой неузнавания. Человек там, куда так рвался ты, так стремишься вернуться, но куда будто все еще не вошел, не совсем вошел. Вот если бы, как у других, все получилось, если бы организованно…
Хлопцы невеселые, приувяли.
– Как думаете, – с легким презрением к самому себе говорит Головченя, – гляди, что и на самом деле позатесались тут всякие?..
К Головчене подкатился дядька в шапке, у которой оба «уха» почему-то обрезаны.
– Закурим, раз такое дело! – улыбается человек в безухой «ушанке».
– Пошел к бобикам собачьим! – гаркнул на него Головченя.
– Привет от Мохаря! – невесело усмехнулся Коренной. Но Головченя его не услышал: он повернулся к молодому краснолицему парню, который сидит на большом фанерном чемодане, как на лошади.
– Теперь все одина-аковые, – чем-то довольный, тянет парень, – нечего, хватит коровок есть…
– Дай! – Головченя сорвал с Толиного плеча автомат, но Сергей Коренной схватил его за руку:
– Одурел?
На пороге дома – снова красивый лейтенант. Взял у Сергея бумажку. А Сергей зовет Толю с собой. Автомат Толя оставил Бобку (с невольной мыслью, что у Бобка легче забрать назад).
В большой холодной комнате Толя прежде всего увидел девушек в белых халатах поверх стеганок. Двое мобилизованных, подрагивая голыми телами, одеваются. За столом сидит женщина в очках, а еще за одним – тепло одетый пожилой капитан.
Толя хотел сразу подойти к мужчине, но его остановили у «женского» стола.
– Мальчик, ты тоже из партизанской группы? Сколько тебе лет?
Толя молчал и прикидывал: скажут или не скажут раздеваться?
– Да он совсем пацан, – вдруг вмешался Коренной, – хорошо, если шестнадцать. – И зачем-то добавил: – В отряде мать осталась. Такая женщина!..
– Молод ты еще для войны. Обожди, – сказала женщина, глядя на Толю так, будто и она знает его мать.
– Повоевал, теперь обожди, – охотно поддержал ее Коренной.
По крайней мере, раздеваться не надо перед женщинами.
Толя вышел – его окружили.
– Оставили… до осени, – с некоторой неловкостью объяснил Толя. Автомат у Бобка забрал.
И сразу всякий интерес потеряли к Толе хлопцы, будто он уже не ихний, чужой. Хоть ты уходи.
Появился из дома Сергей. Не улыбается, но заметно, что доволен.
– Давай, хлопцы! А Толю нашего оставляют.
Кому это интересно?
– А что, – говорит вдруг Головченя, – проводы ему и себе устроим. Что у кого лишнее – ложи сюда. Теперь он тыловик, его и отправим менять.
Толя долго ходил по деревне, задерживаясь у машин. Возвращался к сборному пункту довольный: в
