сказал: — О душа, вкуси это, а куда этому огню до огня геенны! — И женщина ужаснулась тому, что увидела, но затем она опять возвратилась к юноше, и снова вернулась к нему страсть, вложенная в человека, и он еще раз сделал то же, что и раньше, и когда заблистало утро, огонь уничтожил его указательный палец. И, думаешь ты, он довел свою душу до этого предела из-за чего-нибудь, кроме чрезмерной страсти, которая на него набросилась, или считаешь, что у Аллаха великого пропадет для него такое состояние? — Нет, Аллах более великодушен и знающ!
Рассказывала мне одна женщина, которой я доверяю, что ее полюбил некий юноша, ей подобный по красоте, и она его полюбила, и распространились о них речи. И однажды они встретились, будучи одни, а юноша сказал ей: — Пойди сюда, оправдаем то, что о нас говорят! — но она отвечала: — Нет, клянусь Аллахом, этого никогда не будет, пока я произношу слово Аллаха: «Поистине, друзья, в тот день один другому враги, кроме тех, кто опасается» [176]. — И прошло лишь немного дней, — говорила женщина, — и мы соединились союзом дозволенным.
Рассказывал мне человек верный из друзей моих, что он остался однажды наедине с девушкой, которая была равна ему в юности. И она посягнула на некое из подобных дел, и юноша сказал ей: — Нет! Благодарность Аллаху, который дозволил мне сближение с тобою, — а это отдаленнейшая моя надежда, — состоит в том, чтобы отстранить от себя страсть ради его повеления. — Клянусь жизнью, это было бы диковинно и в минувшие времена; как же смотреть на это во время, подобное нашему, когда ушло благо и пришло зло?
Я придерживаюсь об этих рассказах — а они достоверны — одного из двух предположений, в которых нет сомнения. Возможно, что тут свойство природы обратилось к другому, и твердо установилось в нем знание превосходства иного дела, и не отвечает оно на призывы любовных речей ни словом, ни двумя словами, ни в один день, ни в два. Но если бы продлилось испытание этих испытанных, наверное, смутились бы свойства их и вняли бы они голосу искушения, однако защитил их Аллах, уничтожив движущую причину этого, так как заботился он о них и знал, что взывают они к нему в тайных своих помыслах о защите от скверны и молят о праведности — нет бога, кроме него! Или же произошло здесь прозрение, наступившее в это самое врерля, и явилась мысль об отказе от земного и отошли войска страсти в эту минуту, ради блага, которого желал Аллах для того, кто так поступает. Да причислит нас Аллах к тем, кто его страшится и на него надеется! Аминь!
Передавал мне Абдаллах Мухаммад ибн Омар ибн Мада со слов верных мужей из сынов Мервана, которые возводили этот рассказ к Абу-ль-Аббасу аль-Валиду ибн Ганиму, что последний говорил: — Имам Абд ар-Рах-ман ибн аль-Хакам отлучился в один из своих походов на несколько месяцев и заточил во дворце своего сына Мухаммада, который принял после него халифат. Он поместил его на крыше и велел ему проводить там ночи и сидеть там днем, не дав ему позволения никуда выходить, и назначил ему на каждую ночь везира из везиров и юношу из числа знатных юношей, которые должны были спать с ним на крыше. И Мухаммад провел там долгий срок, и отдалилось время свидания его с женами, а он был в возрасте двадцати лет или около этого. — Говорил Ибн Ганим: — И пришлось мне ночевать мою ночь в смену одного юноши из знатных юношей, который был молод годами и прекрасен лицом до предела. И сказал я про себя, — говорил Абу-ль-Аббас, — боюсь, что Мухаммад ибн Абд ар-Рахман погибнет сегодня ночью, и впадет в грех, и украсит ему Иблис прегрешение, и последует он за ним. И я устроил себе ложе на наружной крыше, — говорил он, — а Мухаммад был на внутренней крыше, с которой был виден харим [177] повелителя правоверных; юноша же находился в другом конце, близ лестницы. И я стал следить за Мухаммадом, не упуская его из виду, а он думал, что я уже заснул, и не знал, что я за ним наблюдаю. И когда прошла часть ночи, — говорил Ибн Ганим, — я увидел, что Мухаммад поднялся, и он просидел недолгое время прямо, а затем воззвал к Аллаху о защите от сатаны и вернулся ко сну. А потом, через некоторое время он поднялся, надел рубаху и приготовился встать, но затем снял с себя рубаху и опять лег. И он поднялся в третий раз, и надел рубаху, и спустил ноги с ложа, и оставался сидеть так некоторое время, а потом он позвал юношу по имени и юноша ответил ему, и Мухаммад сказал: — Спустись с крыши и оставайся в проходе, который под нею. И юноша поднялся, повинуясь ему, и когда он сошел вниз, Мухаммад встал и запер дверь изнутри и вернулся на свое ложе. И понял я с того времени, что у Аллаха есть о нем благое намерение.
Передавал нам Ахмад ибн Мухаммад ибн аль-Джа-сур со слов Ахмада ибн Мутаррифа и Убейдаллаха ибн Яхьи, который ссылался на своего отца, Малика, Хаби-ба ибн Абд ар-Рахмана аль-Ансари, Хафса ибн Асима и Абу Хурейру, что посланник Аллаха — да благословит его Аллах и да приветствует! — говорил: — Семерых осенит Аллах своей тенью в тот день, когда не осенит ничто, кроме тени его: справедливого имама, юношу, который вырос в поклонении Аллаху — велик он и славен! — человека, сердце которого привязано к мечети, когда он выходит из нее и пока он в нее не вернется, двоих мужей, которые полюбили друг друга в Аллахе и сошлись на этом, а затем разошлись, — человека, который упомянул имя Аллаха в одиночестве, и глаза его пролили слезы, человека, которого позвала женщина красивая и прелестная, и сказал он: — Я боюсь Аллаха! — и человека, который подал милостыню и скрыл это, чтобы не знала его левая рука, что расходует правая.
Помню я, что меня позвали в одно собрание, где был человек, образом которого восхищаются, взоры и качества которого любезны сердцам, чтобы поговорить и посидеть вместе, без порицаемого и дурного. И я поспешил к нему, а было это на заре, и, когда я совершил утреннюю молитву и облачился в одежды, явилась мне мысль, и пришли мне на ум стихи. Со мной был один человек из друзей моих, и он спросил меня: — Отчего это молчание? — но я не ответил ему, пока не сложил стихов до конца, а потом я записал их и дал этому человеку, и я отказался идти туда, куда намеревался отправиться. Вот часть этих стихов:
И если бы не было воздаяния, и наказания, и награды, все же следовало бы нам проводить жизнь, и утомлять тело, и приложить всю мочь, и потратить возможное, и исчерпать силу, благодаря творца, который даровал нам милости, раньше чем мы заслужили их, облагодетельствовал нас разумом, которым мы познаем его, и одарил нас чувствами, и ученостью, и знанием, и тонкостями ремесел, и отдал нам небеса, проливающие то, что в них для нас полезно, и вложил в нас предусмотрительность, до которой мы не дошли бы, если бы владели возможностью сами себя сотворить, и не смотрели бы мы на самих себя так, как он на нас смотрит.
Аллах дал нам преимущество над большинством тварей и сделал нас вместилищем слова своего и обиталищем своей веры, и создал он для нас рай, прежде чем стали мы его достойны, но пожелал он потом, чтобы входили туда рабы его только по делам своим и чтобы были благие дела для людей обязательны. Сказал ведь Аллах великий: «Это воздаяние за то, что они делают» [178]. И привел он нас на путь в рай, и дал нам увидеть образ тени его, и сделал крайнюю милость свою и благодеяние к нам и нашим правом и долгом, для него обязательным, и мы благодарим его за дарованное нам повиновение, силу к которому он нам дал, наградил он нас своею милостью, несмотря на свое превосходство. Это щедрость, до которой не доходят умы, и не может описать ее разум. Кто знает господа своего и меру благоволения и гнева его, — ничтожны для того услады исчезающие и преходящая суета. Как же иначе, если дошли до нас угрозы, внимая которым чувствуешь, что встают волосы на теле и тает душа, и сообщил нам Аллах о мучениях, до которых не доходит мысль? Куда же уйти от повиновения этому щедрому владыке, и зачем желать проходящей услады, после которой не уходит раскаяние, и не кончается за нее наказание, и не прекращается позор испытавшему ее? Доколе будет это продление, раз уже услышали мы глашатая, и как будто уже погнал нас погонщик в обитель вечного пребывания — либо в рай, либо в огонь. О поистине, задержаться в здешнем месте — заблуждение явное! [179]
Здесь — да возвеличит тебя Аллах — кончается то, о чем я вспомнил, исполняя обязанности перед тобой, стремясь тебя обрадовать и повинуясь твоему приказанию. Я не отказывался говорить в этом послании о некоторых вещах, о которых упоминали поэты, и много говорили о них, приводя их полностью, как они есть, или разбивая их по главам, с обстоятельными толкованиями. Такова чрезмерность в описании худобы, уподобление дождю слез, которые могут напоить путешественника, совершенное отсутствие сна и отказ от всякой пищи, — но только это вещи, в которых нет истины, и ложь, ни с какой стороны не
