А в феврале «федералы» начали ходить по домам. К ним в руки, наверно попали списки тех, кто записался в народную армию. Пришли и к нам. Не знаю, как меня вычислили: то ли по спискам, а может, кто-то из соседей донес. Как бы то ни было, в тот день я вообще пожалел, что родился на свет. Со мной долго церемониться не стали, посадили в БТР и увезли. Отца дома не было, и из соседей никого не было видно, а может просто не захотели вмешиваться. В общем, никто не знал, куда меня забрали.
Привезли меня в фильтрационный лагерь. Там было очень много таких же ребят как и я, которые только значились в списках, но в боевых действиях не участвовали. Для военных это не имело никакого значения, мы все для них были врагами. Каждый день нас выводили на допросы. Задавали одни и те же вопросы: где автомат? Кто твой командир? Как фамилии тех, кто был с тобой? И все такое в этом роде. Когда я сказал, что я и не успел нигде повоевать, а автомат продал, спросили, где деньги. А деньги проели. И все начиналось снова, как по замкнутому кругу. Но самое ужасное происходило после допросов. Нас жестоко избивали. Руки завязывали, на голову надевали мешок и били со всех сторон, то прикладом, то солдатским ботинком. Несколько раз от боли я терял сознание. В этом случае, затаскивали в камеру и давали передышку на день, два.
Я уже был совсем без сил и не только от побоев, но и от голода. Нас практически не кормили. Иногда давали воду и сухой хлеб. А о том чтобы умыться, привести себя в порядок, вообще не было речи. Через пару недель у меня завелись вши, началась чесотка, еще очень сильно болел желудок.
Сообщить домашним, где я нахожусь, не было никакой возможности.
Каждый день я жил в ожидании вечера. Днем нас обычно отдавали на растерзание солдатам, те избивали нас с особой жестокостью. А после того, как стемнеет, нас оставляли в покое. Поэтому темноты мы ждали как спасения, мысленно подгоняя часы. Находясь здесь, я чувствовал себя таким униженным, беспомощным. Казалось, этот ад никогда не закончится. Обращались с нами так, как будто мы были не людьми, а животными. Нас не только били, не еще унижали морально, материли, говорили непристойности и тому подобное. Даже не знаю, что было хуже.
Примерно через месяц ко мне в камеру попал еще один парень. Но его родные знали, куда его увезли, и прилагали все усилия, а точнее собирали деньги, чтобы его освободить.
Ему повезло больше, чем мне. Он пробыл здесь около двух недель, потом его выкупили родные. Когда он выходил я отдал ему адреса своих родственников и попросил сообщить, где я нахожусь.
Ризвана освободили только через два месяца. Так получилось, что в день его возвращения домой, я присутствовала там.
Когда мы увидели его, то сразу и не узнали. Вид у него был хуже, чем у самого безнадежного бродяги. А если точнее, он был похож на одичавшего человека. Истощенный до предела; волосы и борода отросли и слиплись от грязи; ногти были до неприличия длинными и черными, уцелевшие зубы тоже были черными; вообще цвет его кожи был такой, как — будто он обгорел. Он все время чесался и извинялся за запах, который от него исходил, что было неудивительно, ведь он не имел возможности даже умыться в течение двух месяцев.
Глядя на него, мы никак не могли прийти в себя. На него просто невозможно было смотреть без слез. А Ризван стоял и улыбался, и все не мог поверить в то, что он на свободе. Он был по- настоящему счастлив.
Время, которое он провел в фильтрационном лагере, отразилось на его, и так, не очень крепком здоровье. Через два года он умер от рака желудка.
Белита уже пожилая женщина. Она доводится мне дальней родственницей и живет не далеко от нас — через улицу.
У нее было трое детей. К тому времени, когда я ее узнала, ее сыновья были женаты и имели детей, а дочь выросла. Вначале 90-х муж Белиты заболел и умер. Один из ее сыновей жил со своей семьей отдельно, а старший с женой и детьми жил во дворе с матерью и сестрой. Белита из тех матерей, которые считают, что без нее ее дети пропадут, даже если этим детям далеко за тридцать.
В войну им несколько раз пришлось покидать дом. Они жили, то у родни в Чири-Юрте, то в Атагах. Даже если сама Белита оставалась в городе, то детей и внуков старалась уберечь, отправляя в села.
В первую войну беда миновала ее дом. А вторая война, начавшаяся в 99 году, сделала ее несчастной, потому что случилось непоправимое.
Белита была очень близка с дочерью Лейлой. И Лейла, которой было уже за двадцать, была очень привязана к матери, всюду следовала за ней. Лейла была высокой симпатичной девушкой, по- детски наивной, немного избалованной, но очень открытой, и я бы даже сказала чистой.
Когда я приходила к ним в гости, в их доме, особенно той половине, где жила Лейла с матерью всегда царила идеальная чистота. Лейла любила, чтобы все вещи в доме лежали по своим местам, и строго следила за порядком. Это касалось и ее внешности, она всегда выглядела очень опрятно, и ругала своих домочадцев, если те были не аккуратны.
Мне нравилось бывать у нее. Лейла всегда весело щебетала, задавала кучу вопросов и наивно удивлялась. Мы говорили обо всем, о чем только говорят девушки: о косметике, об одежде, о прическах, не забывали посплетничать об общих знакомых. Она всегда поила меня чаем, и причитала, если угощений, на ее взгляд, было недостаточно.
О том, что Лейла погибла, я узнала только через год, потому что находилась вдали от дома.
Как только я попала в родные края, я первым делом пошла навестить Белиту, чтобы выразить ей свои соболезнования.
Когда я вошла к ним во двор, Белита копошилась в своем огородике, она заметно постарела. Всегда трудно видеться и говорить с человеком, который пережил горе.
Пока мы разговаривали, мне все время казалось, что Лейла вот-вот должна появиться, даже не верилось, что ее больше нет.
Белита рассказала мне, как все произошло.
В то утро поблизости начались сильные перестрелки. Вдруг раздался взрыв, Лейла подумала, что снаряд попал в ту половину дома, где жил брат и с криком кинулась туда. В доме началась паника, и все бегали из комнат во двор и обратно. Белита, говорит, то точно и не помнит, что делала в тот момент.
Лейла убедившись, что с братом все в порядке выбежала на поиски матери во двор. Раздался еще один взрыв, и все что Белита помнит, это то, что увидела дочь, лежащую на земле. Подбежав к ней, она стала звать ее, пытаясь поднять. Она гладила Лейлу по лицу, по рукам, ногам. На теле не было видно ни ран, ни ушибов, но Лейла не подавала признаков жизни. Когда мать попыталась поднять дочери голову, то увидела, как по земле расплывается пятно крови. Осколок от снаряда попал ей в голову. Белита кричала и звала на помощь. На улице, где они живут, все помнят этот страшный день и отчаянные крики Белиты.
Лейлу не успели довезти до больницы, она скончалась по дороге.
Я представила себе эту страшную картину, и кажется, даже услышала рыдания и мольбы безутешной матери.
За три дня до гибели Лейле приснился сон, в котором давно умершие бабушка и отец зовут ее к себе. Она рассказала сон матери, и вид у нее был совершенно отрешенный, как будто она и впрямь чувствовала приближение смерти. На что Белита отругала дочь, наказав больше глупостей не говорить: мол, ты молодая, тебе еще жить и жить, а кому пора на тот свет, так это ей. Но судьба распорядилась иначе.
Уходя, я зашла в комнату Лейлы. Комната выглядела такой пустой и холодной. Везде были расставлены фотографии Лейлы, а на главной стене висел большой ее портрет. Белита смотрит часто на снимки и разговаривает с дочерью. А мне она говорит о том, что, оказывается, все можно пережить. О том, что она живет, смеется, ест вкусную еду и даже поправляется, хотя она никогда не думала, что сможет жить после смерти дочери и оставаться в здравом уме.
После того взрыва часть дома была разрушена. Позже они отремонтировали ее. И только воронка от снаряда во дворе все время напоминает о том злосчастном дне.
Белита и сама была ранена, на руке у нее большой рубец. Но она ничего не помнит об этой боли, потому что физическая боль быстро забывается. Но никогда не заживет душевная рана, хоть и незримая, но самая большая и кровавая рана на сердце.
Несмотря на то, что у Белиты есть сыновья и внуки, мне показалась, что она стала очень одинокой.
