Моана-лиха-и-ка-ваокеле проснулся и почувствовал, что кто-то крепко держит его за бороду, в которой была вся его сила. Он хотел стряхнуть с себя Ка-хала-о-мапу-ану, но она крепко держалась за его бороду! Так и этак крутился Моана-лиха-и-ка-ваокеле, пока совсем не задохнулся.
— Ты чья дочь? — спросил он Ка-хала-о-мапу-ану, отдышавшись.
— Твоя, — отвечала Ка-хала-о-мапу-ана.
— Как зовут твою мать?
— Лау-киэле-ула.
— А тебя как зовут?
— Ка-хала-о-мапу-ана.
— Отпусти мою бороду, — сказал тогда Моана-лиха-и-ка-ваокеле. — Ты и вправду моя дочь.
Ка-хала-о-мапу-ана отпустила его бороду, тогда Моана-лиха-и-ка-ваокеле посадил Ка-хала-о-мапу-ану к себе на колени и принялся причитать над нею. Попричитав немного, он спросил:
— Зачем ты пришла ко мне?
— Я ищу того, кто живет на Небесах.
— Кого ты ищешь?
— Ка-онохи-о-ка-ла.
— Зачем он тебе нужен?
— Я хочу, чтобы мой брат и господин стал мужем владычицы Гавайев Лаиэ-и-ка-ваи, нашей высокородной подруги и заступницы.
И она рассказала отцу все про Аи-вохи-купуа и Лаиэ-и-ка-ваи.
— Не мое согласие тебе надо, а согласие твоей матери, — сказал ей Моана-лиха-и-ка-ваокеле. — Она заботится о Ка-онохи-о-ка-ла и живет в священном доме, который и для меня табу. Когда у твоей матери наступают нечистые дни, она приходит ко мне, потом опять покидает меня и уходит в дом к вождю. Оставайся здесь и жди, когда придет твоя мать, ты расскажешь ей, зачем пришла сюда.
Минуло семь дней.
— Приближается день, когда сюда придет твоя мать, — сказал Моана-лиха-и-ка-ваокеле Ка-хала-о- мапу-ане, — поэтому сегодня ночью иди в хале-пеа и ложись там спать. Утром она войдет в дом, а там — ты, но она все равно никуда не сможет уйти, пока опять не станет чистой. Она спросит тебя, зачем ты пришла, и ты расскажи ей все, что рассказала мне.
В ту ночь Моана-лиха-и-ка-ваокеле отослал Ка-хала-о-мапу-ану спать в хале-пеа.
Глава двадцать восьмая
Рано утром пришла Лау-киэле-ула и увядала в хале-пеа спящую Ка-хала-о-мапу-ану, но она не могла уйти, потому что в нечистые дни только этот дом был открыт для нее.
— Кто ты, злодейка, обидчица моя? Как осмелилась ты прийти сюда? — спросила хозяйка дома.
— Я — Ка-хала-о-мапу-ана, — отвечала девушка, — последний плод твоего чрева.
— О горе мне! — воскликнула ее мать. — Иди к отцу. Я не могу сейчас говорить с тобой, но мы еще встретимся.
Ка-хала-о-мапу-ана возвратилась к отцу, и он спросил ее:
— Что сказала тебе твоя мать?
— Велела мне оставаться с тобой, пока она не очистится, а потом обещала прийти ко мне.
Минуло три дня, и Моана-лиха-и-ка-ваокеле так сказал дочери:
— Послушай меня! Завтра до рассвета иди к озерку, в котором твоя мать будет мыться, и сядь возле него. Сиди и не показывайся, а когда она прыгнет в воду и поплывет под водой, тогда беги, хватай ее юбку и запачканную тапу и возвращайся быстрее сюда. Она искупается, вернется за тапой — а ее нет. Тогда она подумает, будто я взял ее, и придет сюда. Тут ты можешь просить у нее все, что хочешь.
Сначала вы с нею немного поплачете, а потом она спросит тебя, не я ли взял ее тапу. Ты скажешь ей, что она у тебя, и Лау-киэле-ула устыдится того, что осквернила тебя. Она захочет тебя вознаградить, спросит, чего ты хочешь, и ты ей все скажешь. Ты увидишь своего брата, мы оба увидим его, ведь и мне удается это не чаще одного раза в год, когда он, едва выглянув из дома, тут же прячется обратно.
На другой день Ка-хала-мапу-ана проснулась задолго до рассвета и пошла к озерку, как ей сказал отец.
Придя туда, она спряталась возле самого берега, а вскоре появилась Лау-киэле-ула и, сняв грязную тапу, прыгнула в воду.
Как ей было сказано, Ка-хала-о-мапу-ана схватила тапу и бегом вернулась к отцу.
Прошло немного времени, примчалась разъяренная Лау-киэле-ула, но отца нигде не было, только дочь ждала ее в хале-пеа.
— Эй, Моана-лиха-и-ка-ваокеле, отдай мне грязную тапу, я вымою ее в озере.
Никто не ответил Лау-киэле-уле. Трижды взывала она к Моана-лиха-и-ка-ваокеле, и трижды он не отвечал ей. Тогда она заглянула в дом, где, прикрыв голову чистой тапой, Ка-хала-о-мапу-ана притворялась спящей.
— О Моана-лиха-и-ка-ваокеле, — взмолилась Лау-киэле-ула, — отдай мне оскверненную тапу, я вымою ее в озере.
— О моя мать и повелительница, его тут нет, — делая вид, что Лау-киэле-ула разбудила ее, отвечала ей Ка-хала-о-мапу-ана. — Я одна в доме, и твоя тапа у меня, вот она.
— О горе мне, моя повелительница! — воскликнула Лау-киэле-ула, обнимая дочь. — Стыдно мне, что ты взялась стеречь мою оскверненную тапу. Чем мне вознаградить тебя за то зло, которое я причинила тебе, моя госпожа? — И она заплакала. — Зачем ты пришла сюда?
— Я пришла за моим старшим братом, — отвечала Ка-хала-о-мапу-ана. — Я хочу, чтобы он взял в жены владычицу великих Гавайев, нашу заступницу Лаиэ-и-ка-ваи, которая пожалела нас, когда наш брат Аи-вохи-купуа бросил нас одних. Если мы не воздадим принцессе за ее доброту, позор падет на нас. Поэтому позволь моему брату сойти вместе со мною на землю и привести в свой дом Лаиэ-и-ка-ваи.
— Ты сберегла мою грязную тапу, и я не могу тебе отказать, — сказала Лау-киэле-ула. — Приди сюда кто-нибудь другой, он ушел бы ни с чем, но ко мне пришла ты, и я не буду удерживать здесь твоего брата.
Твой брат говорит, что любит тебя больше других сестер, и всегда вспоминает тебя. Пойдем, ты увидишь своего брата.
— Нет, подожди немного, — продолжала Лау-киэле-ула, — я кликну птицу-стражницу, чтоб она отнесла нас к священным границам Кахики.
Так молвила Лау-киэле-ула:
