свирепня…
— Жениться тебе надо, — тихо произнесла Ксана.
— На ком? — равнодушно спросил Улисс. Он вдруг подумал: как, наверное хорошо было раньше, лет пятьдесят назад, когда всем казалось, что жизнь понемногу налаживается, что Город — это надежно и надолго. Люди охотились, чтобы иметь припасы на будущее, женились для создания семей, рожали детей для продолжения рода, строили стену ради жизни Города.
Теперь все то же с мое делается с единственной целью — отодвинуть немного неизбежный конец, который все равно скоро наступит Будущего теперь нет. Его, конечно, не было и пятьдесят лет назад, но тогда об этом никто не знал. Было ли оно вообще когда-нибудь у людей, это будущее? Наверное было, только очень давно, когда от них еще что-то зависело. От тех, что остались после войны, не зависит уже ничего.
Война не уничтожила сразу всех, как это, вероятно, намечалось по плану но люди все-таки добились своего — послевоенное столетие будет послед им для человека. Или, по крайней мере, для Города. Возможно, население каких-нибудь других, далеких земель протянет дольше, но какое это имеет значение для Города, отрезанного от них Мертвыми Полями и таким же мертвым океаном?
— Да что же, на ком? — заговорила тетка. — Хроманя, вон, подрастает. Девка работящая, и ты бы, глядишь, остепенился…
— Так она и без меня работящая, — пожал плечами Улисс, — я то здесь при чем?
— Ну, как это — при чем? — сказала тетка. — Может быть, дети у вас будут…
Тяжелый удар вдруг потряс дощатую перегородку в углу, послышалось громкое сопение, звякнула цепь, и над перегородкой показалась голая безглазая голова Увальня. Он потянул воздух ноздрей, широко разинул рот и, роняя слюну, издал пронзительный вопль.
— Сейчас, сейчас! — тетка кинулась к плите.
Улисс налил в плошку воды и, сунув ее в трехпалые лапы Увальня, вышел за дверь…
Солнце ярко светило сквозь голые ветви деревьев, было морозно и тихо, только вдалеке посвистывала какая-то птица. Снег в лесу свежий, рыхлый, не то, что плотный наст в полях вокруг Города, и если бы не дедовы лыжи, Улиссу пришлось бы барахтаться в нем по пояс.
Он уже немало прошел с тех пор, как рано утром, простившись у ворот с Дедом, отправился в путь.
— Может, еще с мужиками потолкуем? — говорил Дед, помогая ему укрепить на спине мешок. — Собрать хоть человек пять, ну, хоть троих — путь-то не близкий… А?
Улисс промолчал. За последние десять дней он переговорил чуть ли не со всем Городом, убеждал, объяснял, соблазнял, ругался, просил, но только окончательно убедился — с ним никто не пойдет. Одни откровенно сознавались, что боятся свирепня и Мертвых Полей, другие просто не верили в новые земли. Были и такие, которых затея Улисса встревожила, они назвали ее вредной дурью и пригрозили принять меры, если он не выкинет этот бред из головы.
— Эх, я бы сам пошел, — в отчаянии махнул рукой Дед, — но куда! Под ногами только путаться. Не гожусь уж ни на что, свирепню разве на корм? Тьфу, не будь перед дорогой помянут!
— Пора, — сказал Улисс, подавая ему руку, — ты к моим заходи, не бросай их.
— Не беспокойся, — закивал Дед, — без дров, без мяса не оставим. Сам только возвращайся.
— Ладно, пошел я, — Улисс взял копье, оттолкнулся им, как шестом, и выехал за ворота.
— Ты, это!.. — крикнул ему вслед Дед.
— Ну?
— Если людей встретишь, ты скажи им!
— Что сказать?
— Ну… Скажи им, что мы… тут. Понял?
— Понял скажу! — крикнул Улисс и побежал, скользя лыжами по сверкающему снегу.
Места, по которым он теперь проходил, были ему хорошо знакомы. Улиссу приходилось бывать здесь и во время охоты на быкарей, и в те редкие летние дни, когда снег на лесных прогалинах почти совсем исчезал, и из земли, распространяя вокруг себя вкусный аромат, появлялись и на глазах росли пузатые синие грибы.
Стаи клыканов, истребляемые охотниками ради шкур, становились все малочисленнее и были уже почти не опасны. Пожалуй, эти места еще год назад можно было назвать обжитыми — повсюду здесь попадались охотничьи кочевья, а в Большой Яме — глубоком многоэтажном подвале, накрытом свинцовым колпаком, — поселилась даже целая семья из пяти человек. У них было общее прозвище — Канители, неизвестно за что данное, как и многие другие прозвища в Городе. Яму они обживали быстро и с умом, нашли трубу, проходящую через все этажи, чуть не в каждой комнате сложили из кирпича добротную печь, и за одно прошлое лето битком набили папоротником, грибами и дичью огромный ледник. Зиму пережили так, будто нет наверху трескучих морозов и страшных зимних ураганов, а весной вдруг одна за другой стали обрушиваться на Канителей беды. Неведомый зверь появился возле Ямы, когда отец и мать были на охоте. Три дня грыз он свинцовый колпак и рыл землю у входа в Яму. Старуха Канитель с двумя внучками отсиживались в глубине подземелья, не надеясь на прочность двери. На четвертый день вернулись добытчики и попали прямо в лапы зверю. С тех пор и появилось у него имя — свирепень. Лес вокруг Ямы скоро совсем обезлюдел, но старуха не хотела перебираться в Город — припасов у нее было еще навалом.
Этой же весной старшая дочь Канителей, Осока, полезла зачем-то в самые нижние, не расчищенные еще этажи подвала и не то заблудилась, не то провалилась в какую-то шахту, в общем, больше ее не видели. Младшая же умерла от какой-то болезни совсем недавно, но в Городе об этом ничего точно не знали ходили какие-то слухи, неизвестно кем и как доставленные. Однако старуха Канитель по-прежнему жила в Яме — это Улисс знал точно, и именно к ней-то он и хотел добраться до наступления темноты.
Соваться без оглядки в те места, где чаще всего видели свирепня, было бы неосторожно, поэтому Улисс решил остановиться у Оплавленного Пальца, передохнуть, закусить и осмотреться с его вершины.
Солнце уже начало спускаться к закату когда за деревьями показалась наконец, узкая прямая скала с округлой, как у гриба шляпкой и горбатая спина каменной россыпи у ее подножия. Улисс поднялся на безлесый холм и, отыскав среди огромных валунов удобное, укрытое от ветра местечко, освободился, наконец, от мешка и лыж. Он развязал мешок, вынул из него кусок сушеного мяса и теткину лепешку, еще теплую, потому что хорошо была укутана, смахнул снег с подходящего камня, неторопливо принялся за еду. Палец поднимался над ним черной и гладкой, без трещин, колонной с редкими каменными наплывами, тропа ведущая к вершине, была пробита с противоположной более пологой стороны.
Запив мясо и лепешку очищенной водой из фляжки, Улисс прихватил на всякий случаи копье и двинулся в обход скалы. Лыжи и мешок он оставил под валуном, тащить их с собой на вершину было неудобно, да и ни к чему.
Подъем занял немного времени — Палец был невысок сам по себе, но стоял на холме и от этого вершина его поднималась выше самых высоких деревьев. Голый лес открывался отсюда, как на ладони, чуть не весь. Где-то на западе у кромки леса, остался Город. Если бы дома строились теперь такие же высоченные, как когда-то, он был бы, наверное виден отсюда. На север казалось, до самого океана, тянулись все те же заросшие деревьями холмы, а на юге и востоке, за невидимыми еще, укрытыми белесой мглой Предельными горами, раскинулись безбрежные Мертвые Поля.
Улиссу не удалось отыскать среди деревьев колпак Большой Ямы, она была еще далеко и наверняка засыпана снегом, да ему и не было в этом особой нужды. Дорогу он знал хорошо, и сейчас его больше интересовало то, что происходит в лесу. Медленно переводя взгляд с холма на холм, от болотца к болотцу, от прогалины к прогалине, он внимательно рассматривал каждое пятнышко, каждую крапинку на снегу старался не пропустить ни одной мелочи — ведь эта мелочь могла оказаться свирепнем. Но все было спокойно и пусто в лесу. Там вообще не ощущалось никакого движения, только ветер разгуливал по верхушкам деревьев.
А ведь раньше было не так, подумал Улисс. Он вспомнил стада быкарей, бродивших здесь год назад, выводки клыканов, спешивших присоединиться к стае, мелкую, скрытую лесную возню, которая все же была заметна опытному глазу охотника.
