разыгравшейся в России, по мнению издателей еженедельника, состояла в том, что революция отвергла христианство с его духовными ценностями, предав забвению учение Христа. «Вместо социалистического земного рая мы видим шабаш Сатаны: озверение людей, голод, всюду свистит коса смерти. И понятны делаются вопли о безрадостной жизни, о нестерпимой ее тяготе. Тяжело. Страшно. Кошмарно», — писал в одном из номеров «Вестника труда» священник А. И. Введенский. Но «как же это могло случиться», спрашивает он затем. «Как светлое солнце русской революции стало палящим огнем, который жжет и губит сейчас страну?» И тут же дает ответ, ясный любому христианину: «Не было с нами Солнца правды — Христа!»[78].
Первый шок от октябрьских событий, испытанный A. B. Барченко, однако, вскоре прошел, и он начал рассматривать революцию в более позитивном свете, как «некоторую возможность для осуществления христианских идеалов», в противоположность «идеалам классовой борьбы и диктатуры пролетариата». Эту свою позицию А. В. Барченко определяет как «христианский пацифизм», заключающий в себе идеи «невмешательства в политическую борьбу и разрешения социальных вопросов индивидуальной нравственной переделкой себя». «Свои взгляды в этот период я проводил, читая лекции, и в часто печатавшихся мной литературных произведениях религиозно-мистического характера»[79]. Одним из таких произведений был опубликованный в первом номере «Вестника труда» рассказ «Частное дело», название которого прямо указывало на большевистский декрет об отделении церкви от государства, определивший новый статус религии в Советской России («Религия — частное дело каждого»).
В очерке «К свету» А. В. Барченко пытался перекинуть мостик из прошлого в будущее, возвращаясь к своей излюбленной теме: «Завоевания современного естествознания, открытие целого мира — невидимого, но бесспорно существующего, — мира всепроникающей лучистой энергии, открытие анабиоза, уединения чувствительности, явлений ультралетаргии ставят современность лицом к лицу с головокружительной догадкой: не скрыты ли под иносказаниями древнейших религиозно-философских школ действительные достижения, к которым наша наука еще лишь на пути?»[80].
В конце 1917 — начале 1918 г. Барченко часто посещал различные эзотерические кружки, продолжавшие регулярно собираться в Петрограде несмотря на хаос революционного времени. А. В. Барченко называет три таких кружка: известной теософки и мартинистки Ю. Н. Данзас, доктора Д. В. Бобровского (двоюродного брата «черносотенца Маркова 2-го») и общество «Сфинкс». Их посетители, уединившись за плотно закрытыми дверьми, горячо обсуждали, однако, не только отвлеченные религиозно-философские вопросы, но и куда более актуальные политические темы. В целом в кружках царила резко антибольшевистская атмосфера. (Квартира Бобровского на Владимирском проспекте, по словам А. В. Барченко, представляла собой «конспиративную квартиру белогвардейцев» — здесь от большевиков в 1918 г. скрывались Марков 2-й, а также ряд террористов, в том числе Борис Савинков.)[81] У доктора Бобровского ученый несколько раз читал доклады «философско-мистического содержания». А в «Сфинксе» А. В. Барченко пришлось однажды вступить в острую полемику с критиками Октябрьской революции, однако его «христианско-пацифистское выступление» не встретило понимания у присутствующих и он покинул собрание. Посещение кружков, впрочем, давало А. В. Барченко возможность пропагандировать свои взгляды — теорию о «Древней науке» — и привлекать к себе единомышленников. Так, он легко сошелся с известным в Петрограде психографологом К. К. Владимировым. Следователям НКВД об обстоятельствах этого знакомства А. В. Барченко впоследствии рассказывал так: «С Владимировым я познакомился в 1918 году, когда он пришел ко мне с профессором Карсавиным»[82]. (Речь, вероятно, идет о Л. П. Карсавине — знаменитом философе, богослове и историке-медиевисте, но это предполагает, что Барченко и Карсавин уже знали друг друга.) Здесь, однако, мы сделаем еще одно отступление от нашего рассказа, чтобы представить читателю нового героя — К. К. Владимирова, человека, который в дальнейшем сыграет немаловажную роль в судьбе А. В. Барченко.
7. К. К. Владимиров — графолог, оккультист и чекист
Константин Константинович Владимиров родился в 1883 г. в Пернове (совр. Пярну), старинном эстонском городке на берегу Балтийского моря. О его родителях практически ничего не известно — сам же К. К. Владимиров указывал в анкетах, что происходит из мещанской семьи. В 1900 г., по окончании перновской гимназии, К. К. Владимиров неожиданно срывается с места и уезжает в Петербург. По всей видимости, это было бегство провинциального юноши-идеалиста в большой столичный город, манивший своими возможностями и соблазнами, что весьма напоминает гончаровскую «Обыкновенную историю». Довольно быстро — очевидно, по чьей-то протекции — Константин устроился на службу, в контору наждачно-проволочного завода Н. Н. Струка, что на Выборгской стороне. Подобно А. В. Барченко, попытался получить медицинское образование, но, как и А. В. Барченко, внезапно оставил занятия. Единственное место в Петербурге в то время, где К. К. Владимиров мог изучать медицину, — это Военно-медицинская Академия. Известно, однако, что администрация BMA обрушила суровые кары на революционно настроенное студенчество в связи с событиями 1905 г. (учащихся либо отчисляли, либо переводили в другие университеты, например, Казанский, где, как мы знаем, приблизительно в те же годы учился А. В. Барченко). К. К. Владимиров же, между прочим, в одной из поздних анкет сообщал о своем революционном прошлом — что в 1900 г. он вступил в социал-демократическую партию, а в 1904 г. перешел во фракцию большевиков. Таким образом, вполне можно предположить, что в 1904–1905 гг. он учился в Военно- Медицинской Академии и был затем исключен из нее, как и многие его сотоварищи. Впрочем, это всего лишь предположение.
В целом же, о раннем периоде петербургской жизни К. К. Владимирова мы знаем очень мало. Известно лишь, что в 1904 г. он женился, а десять лет спустя у него и его жены Юлии Антоновны было уже четверо детей (что, вероятно, и спасло К. К. Владимирова от мобилизации в 1914 г.). После рождения в 1912 г. третьего ребенка К. К. Владимиров, который до этого перебивался, как кажется, случайными заработками (хотя вел довольно беззаботный образ жизни), вынужден был пойти на службу. До революции он сменил несколько мест: служил в конторе Путиловской верфи, в Русском электрическом обществе «Динамо» и в акционерном обществе «Пулемет» (с начала 1917 г. и до самой осени). Конторская работа, однообразная и рутинная, несомненно тяготила его, человека, как мы увидим вскоре, творческого и ищущего. В юности, еще до приезда в Петербург, К. К. Владимиров пробовал заниматься живописью и писал стихи. Поэзией увлекался он и в более зрелом возрасте. (В личном архиве К. К. Владимирова в Российской Национальной Библиотеке сохранилось несколько его поэтических опусов, подписанных именем Стано, свидетельствующих, впрочем, не столько о таланте автора, сколько о его утонченной натуре и увлечении буддизмом.) И все же Владимиров обладал несомненным талантом, к тому же достаточно редким — талантом графолога.
Здесь надо сказать, что графология стала известна в России лишь в самом конце XIX века. Пропагандистом и популяризатором этой науки (которая в то время еще относилась к разряду эзотерических) выступил И. Ф: Моргенстиэрн (Моргенштерн), долгие годы обучавшийся графологии на Западе (в Германии и Франции) у таких ее адептов, как Ж. Мишон, А. Варинар, Г. Буссе и др. Собственно родоначальником графологии считается аббат Мишон, который в 1871 г. основал в Париже Графологическое общество и стал издавать журнал «Графология» (La Graphologie). Вернувшись в Россию, Моргенстиэрн начал производить с конца 1890-х свои собственные опыты, принесшие ему известность. А в 1903 г. в Петербурге был опубликован его большой труд под названием «Психографология, или Наука об определении внутреннего мира человека по почерку», включавший в себя более 2000 автографов выдающихся людей древности и нашего времени с их портретами. Осенью того же года Моргенстиэрн приступил к изданию в Петербурге «Журнала психографологии», который знакомил читателей с основами новой науки — законами «графизма» — и предлагал им в виде иллюстраций образцы его графологической экспертизы — психологические характеристики («портреты») видных деятелей XVII–XX веков (русских царей и прочих знаменитостей, в том числе С. Ю. Витте, А. Н. Куропаткина, Э. Э. Ухтомского), составленные на основе изучения их почерков. В 1903 г. увидело свет и еще одно пособие по графологии,
