которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которую пришел нас атаковать. Но чрезвычайная потеря, с нашей стороны сделанная, особенно то, что переранены самые нужные генералы, принудила меня отступать по Московской дороге. Арьергардные дела происходят ежедневно».
Ни одно из сражений тех времен не могло сравниться с Бородинским ни по ожесточенности и упорству битвы, ни по обоюдным потерям. Из строя выбыло более трети всех сражающихся. Русские устояли против неприятеля, превосходящего их в числе и опытности. Кутузов выдержал страшный удар гениального полководца. Наполеон все предусмотрел для победы, но ее не получилось. Французская армия до того выдохлась в бою, что смогла преследовать наши войска только днем 27 августа.
Император вел битву, которая должна была стать венцом его блестящей двадцатилетней карьеры, но ему впервые изменило его счастье. Русские остались непобежденными, просто отступив на восемьсот метров. Французские военные историки утверждали, что под Бородино Наполеон был болен и не похож на себя. К нему все время подходили подкрепления. Однако в сражении все зависело не только от Наполеона, но и от Кутузова. Русский командующий вовремя прислал подкрепления атакованным Багратиону, Тучкову, Раевскому, Дохтурову, провел великолепный фланговый маневр кавалеристами Уварова и Платова. Великие воинские дарования Наполеона наткнулись на мудрые распоряжения Кутузова, поддержанные несокрушимой стойкостью русского войска. При Бородино Кутузов лишил Наполеона возможности маневра, в котором император был великим мастером. Он вынужденно атаковал в лоб: нападение, ожесточенный бой, нападение, оборона. Французы объявили, что победили в баталии на Москве, потому что они вскоре заняли древнюю столицу России. Похоже, однако, что это была ничья. Наполеон не разгромил и не заставил бежать с поля боя русскую армию. Войска остались на своих позициях. Сам Наполеон, заявил, что «из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвой показано наиболее доблести и одержан наименьший успех; французы были достойны победы, а русские – права остаться непобедимыми». Не было пленных и трофеев. На Бородинском поле лег цвет французской армии, изумительные ветераны Наполеона. Французские солдаты были очень подавлены, многие мрачно молчали. У великой армии значительно ослаб ее страшный таран.
На рассвете 27 августа русская армия ушла в Бородинского поля, на котором остались непогребенными десятки тысяч убитых и умерших за ночь от ран русских воинов. Погибшие за Отечество так и пролежали под открытым небом почти два жарких месяца. Только после изгнания французов на поле битвы появились похоронные команды, доложившие по команде, что на Бородинском поле сожжено пятьдесят тысяч пятьсот двадцать человеческих тел и тридцать пять тысяч четыреста семьдесят восемь конских трупов. Подобное отношение российских властей к павшим воинам началось задолго до Бородина и Бородином не кончилось. Александр I сто раз мог бы послать людей похоронить героев, плавящихся на сентябрьской жаре и Наполеон, безусловно, не стал бы им мешать. Императору Российскому подобное, впрочем, не могло прийти в голову.
Наполеон находился в своей палатке, когда ему доложили, что русские уходят. Современники писали, что император был «поражен оцепенением». Его великая армия с кошмарными боями прошла огромное пространство и вынесло множество трудов, чтобы принудить русских к генеральному сражению. Все французские солдаты выдержали ужасающий Бородинский бой и увидели, что все их усилия и пролитая кровь не увенчалась победой, что война еще будет длиться долго и в ней опять надо побеждать. Бородинские потери для Наполеона были почти невозвратимы. Здесь он лишился огромного количества старых солдат и офицеров, опытных, закаленных в боях и походах. При Бородино погиб цвет его фантастической кавалерии, которую воссоздать у него не было ни времени, ни возможности. Русский офицер – участник битвы писал:
«Медь и чугун оказывались недостаточными для смертельного истребления. Раскаленные пушки не выдерживали действия пороха, разрывались и лопались. Пальба огнестрельных орудий, звук барабанов, восклицания победителей, стоны раненых, ржание лошадей, вопли умирающих, произносимые на всех европейских языках команды, угрозы, отчаяния, лютое ожесточение сражавшихся превращали Бородинское поле в обитель ада. Не помогли Наполеону великое превосходство в числе войск, бешенство нападений, неумолкавший огонь многочисленной артиллерии, против нас гремевшей. Конечно, нигде русские не показывали более равнодушия в опасностях, более терпения, твердости, презрения смерти, как при Бородине. Они горели личною ненавистью к врагам, сражались с полным убеждением, что дело идет о всей настоящей народной чести, о будущей судьбе и предназначении России. В Бородине все было испытано, до чего может возвыситься воин. Повиновение беспредельное, строгость в соблюдении порядка, гордое чувство быть защитником святой Руси никогда не являли более славных примеров. Европа очами своих сынов убедилась в Бородине, что русские могут пасть с оружием в руках, но не остаться побежденными».
Кутузов стал готовиться к битве под Москвой. Он просил у Растопчина прислать из арсеналов зарядов на пятьсот орудий, рекрут, лошадей, продовольствия. До этого Растопчин неоднократно заявлял, что в Москве подготовлено для армии все, что ей необходимо. На письма Кутузова губернатор Москвы заявил, что у него нет подкреплений. Русская армия не могла восполнить потери, не имела резервов, не получила в достаточной мере ни боеприпасов, ни продовольствия.
Русские войска пятились к Москве. Современник – офицер писал о древней русской столице:
«Как вид этой величественной столицы изменился. Едва на улицах встречались экипажи. Дворянство и множество жителей других сословий выехали из города. Люди, которые изредка попадались навстречу, походили на бесприютных сирот, ожидающих какого-то неизбежного бедствия. Стоило только выйти на улицу в военном мундире, чтобы привлечь за собою толпу любопытных, тотчас начинались вопросы – идет ли неприятель? Как кончилась Бородинская битва? Будет ли сражение под Москвой? Бежать ли из города?»
Москвичи толком ничего не знали о ситуации на фронте, несмотря на то, что Растопчин почти ежедневно клепал свои афишки. 27 августа он сообщил о Бородинском сражении:
«Вчерашний день, 26, было весьма жаркое и кровопролитное сражение. С помощью Божьей русское войско не уступило в нем ни шагу, хотя неприятель с отчаянием действовал против него. Когда сегодня он отражен еще раз будет, то злодей и злодеи его погибнут от голода, огня и меча. Православные, будьте спокойны! Кровь наших проливается за спасение отечества. Наша готова. Если придет время, мы подкрепим войска. Бог подкрепит силы наши, и злодей положит кости свои в земле Русской».
От Можайска до Москвы русская армия прошла за шесть дней. Арьергардом почти в два корпуса командовал Милорадович, на которого наседал Мюрат. 1 сентября 1812 года в подмосковных Филях собрался военный совет, решавший судьбу Москвы. Положение русской армии было такое же, как и после Бородинской битвы. Кутузов сказал: «С потерей Москвы не потеряна Россия. Первой обязанностью считаю сохранить армию и сблизиться с идущими к ней подкреплениями. Самим уступлением Москвы приготовим гибель неприятелю. Знаю, ответственность падет на меня, но жертвую собой для спасения отечества».
У Наполеона было около ста тысяч солдат, у Кутузова – чуть больше шестидесяти тысяч, включая казаков и ратников ополчения, вооруженных пиками и дубинами. Арсенал Москвы так и не открылся для бесплатной выдачи оружия ополчению. От Можайска до Москвы квартирмейстеры не нашли ни одной позиции, удобной для битвы.
Оставить Москву без боя мог только Кутузов.
Вся Россия привыкла почитать первопрестольный город святыней и известие о взятии Москвы французами стало тяжелым испытанием для всей страны. 2 сентября русская армия прошла через полупустую Москву. Очевидец писал:
«Шествие наше через всю Москву продолжалось несколько часов. Все казались углубленными в размышления, ничем не прерываемые: тишина и молчание царствовали в продолжении всего нашего таинственного шествия, цель и направление которого были известны только одному главнокомандующему. Изредка встречались жители, на лицах которых выражалось беспокойство, но все делаемые повторяемые ими вопросы оставались без ответа. Наконец вдали мелькнули два белых столба. Застава! На какая? Говорят, Коломенская. Да куда же мы идем? Бог знает. У этой заставы мы нашли Московского губернатора графа Растопчина. Он не слезая с лошади, шепотом переговорил с главнокомандующим и возвратился в Москву, которую мы покидали».
