господина сердце не выдержало.
— Эдик, ведь я тебе деньги давала, — напомнила Ольга Сергеевна.
— Хотите сказать, что я не помню добро?
— Хватит, Оболенский, — прервал его капитан. — Дальше следствие установит, как и что. Обыск в комнате Ольги Сергеевны мы сейчас делаем Постановление на этот счет имеется, только вот понятые…
Он обвел глазами присутствующих:
— Выходит, все заинтересованные люди. Подозрение пока ни с кого не снимается, у нас еще труп Листова имеется. А на пистолете отпечатков Ольги Сергеевны нет.
— Может быть, она перчатки надела? — подмигнул Эдик.
— Где? В кабинете? Так пистолет оттуда никуда не исчезал.
— Не исчезал, — вдруг сказала Настя. — Когда я вошла в кабинет и… стала дожидаться дядю, пистолет лежал на столе. Я взяла «Деринджер» в руки, потом положила обратно, услышав шаги. Потом спряталась в студии, а в кабинет вошла тетя.
— Ваша тетя теперь не скажет, что дальше произошло с оружием. Но не думаю, что Листов выпустил бы его из рук. Пистолет все время был в кабинете, — уверенно сказал капитан и повторил: — Поэтому подозрение ни с кого не снимается. Кого бы пригласить в понятые? Разве что соседей?
— Садовника, — подсказал Эдик. — И сторожа. Как сказала бы тетя Нелли, нечего сор из избы выносить. Соседи все сплетники.
В комнатку Ольги Сергеевны пригласили только понятых и саму хозяйку. Все остальные остались на веранде, потрясенные случившимся.
Ничего интересного, кроме небольшой картины, извлеченной из чемодана, в комнате Ольги Сергеевны обнаружить не удалось. После того, как все было закончено, старший оперуполномоченный Платошин все-таки показал картину обитателям особняка Листовых. Никто не подал вида, что видел ее и раньше. Вера Федоровна передернула плечиками, Олимпиада Серафимовна всхлипнула и отвернулась, только
— Ну-ка, ну-ка…
Портрет в бордовых тонах сильно отличался от картины, висевшей теперь в гостиной. Тот портрет был весь как будто наполнен светом, розоватое утреннее небо словно переливалось, играло, а лицо молодой девушки, изображенной на нем, было удивительно чистым, спокойным и радостным.
Женщина в бордовом платье отчего-то выглядела старой, уставшей, хотя в ее волосах не было ни одного седого волоса. Лицо ее не сияло, оно словно бы увядало с каждым новым мазком, положенным на полотно старым художником, пока не получилось это.
— Да-с. Неудачно. Но подпись имеется. Думаю, что несколько тысяч долларов эта картина стоит. Но, сказать по правде, это отвратительно.
— Да что вы понимаете! Вы просто завидуете!
— Я не художник. Я критик.
— Все критики — это неудавшиеся художники!
— Ну, знаете! Терпеть оскорбление от особы, которая совершила преступление, я не желаю! Ну, знаете! Попрошу оградить.
— Разберемся! Ольга Сергеевна, попрошу вас в машину. Следователь ждет.
— Можно позвонить?
— Позвонить? Кому?
— Соседке. Разве я не имею право? У меня квартира, я хочу, чтобы за ней присмотрели.
— Хорошо, можете позвонить, кому захотите. Это на ход следствия никак не повлияет. Телефон в гостиной, так я понимаю? Или вам мобильную связь предоставить?
— Обойдусь.
И она, ни на кого так и не взглянув, прошла в дом. Капитан кивнул одному из милиционеров: мол, проследи, чтобы ничего такого не сотворила. Потом, словно вдруг что-то вспомнив, посмотрел на присутствующих.
— Да, а где та книжечка, что была при Марии Кирсановой?
— Записная книжка? А вам зачем?
— Попрошу найти и принести. Необходимо для следствия.
— Я принесу! Она у Маруси в комнате!
— Тебе не в первый раз по чемоданам лазить!
— Очень интересно! Как знать, может и пригодится?
Вернувшаяся на веранду в сопровождении милиционера
— Зачем это вам?
— Как же? Улика! А что вы так переживаете, Ольга Сергеевна!
— Вы не имеете право трогать личные вещи!
— А это разве ваше? Кстати, последний вопрос: вы, когда убираетесь, надеваете на руки перчатки?
— Перчатки? А что тут такого?
— Да, ничего. Нитяные, резиновые?
Ольга Сергеевна молчала.
— Нитяные, я видел. Иногда надевает.
— Выродок! Юродивый! Но ничего, покрутитесь теперь! Я вам устрою!
— Прошу в машину. Так же попрошу присутствующих отметить факт возвращения краденой картины.
