Выдержка

— Женюсь.

— И хороша невеста?

— Как сказать.

— Но богата? — подмигнул он.

Я вздохнул:

— Ближе к делу. Мне хотелось бы заявить права на тело… — Я запнулся. Что за чушь ты несешь, Петровский? — В общем, я хотел бы его похоронить.

— Кого хотим? — деловито спросил «мясник» и обернулся. За его широкой спиной находился шкаф.

Я сразу сообразил, что там картотека: на каждом ящичке красовались таблички с буквами алфавита. Мой орлиный взгляд сразу выхватил «Р-С». И я достал из кармана паспорт Сгорбыша. Как хорошо, что он у меня есть! Не надо ничего объяснять. Побыстрее бы отсюда убраться. Я протянул паспорт «мяснику» со словами:

— Вот этого человека я хотел бы похоронить. То есть мы. Коллеги покойного. У него не было ни жены, ни детей. Я ничего не слышал о его ближайших родственниках. Один как перст. Зато он был гениальным фотографом.

Не знаю, зачем я это сказал, но «мясник» вздрогнул:

— Фотограф, говоришь? Ну, пойдем.

— Куда?

— Посмотрим.

Он даже в картотеку не полез. Поднялся из-за стола и первым вышел из кабинета. Мы шли по длинному коридору, причем я старался не смотреть по сторонам. Запах формалина, казалось, въелся в эти стены. Я уже не чувствовал дымящуюся кровь, зато явственно чуял мертвечину. Кое-как добрел до двери, у которой остановился мой провожатый, и привалился к стене. Мясник обернулся:

— В порядке?

— Вроде бы да, — не очень уверенно ответил я.

— Может, укольчик? Медсестричку кликнуть? Хорошенькая. И уколы ловко ставит. Тебе надо расслабиться.

Я вздрогнул и отклеился от стены:

— Да пошел ты!

Он заржал, как конь:

— Так-то лучше. А то я думал: мальчик!

Я разозлился и пришел в себя. Встряхнулся и бодро сказал:

— Ну, показывай свое хозяйство!

Он гостеприимно распахнул двери:

— Прошу!

Я оказался среди трупов. Честно вам скажу: испытание не для слабонервных. Что там голые желтые пятки! Только злость придавала мне силы. И страстное желание не ударить в грязь лицом. Я не маменькин сынок. Я мужчина. Ну же, Петровский, возьми себя в руки! Дыши.

Я глубоко и ровно задышал. Огляделся и протянул:

— Да-а-а…

— Впечатляет? — подмигнул «мясник». — Экскурсию хочешь? Еще сто баксов. И хорошенькие есть. Кого хочешь? Мальчика, девочку?

— Ближе к делу, — грубо оборвал его я. — Я хочу фотографа.

— Противоестественные наклонности, — усмехнулся мясник. — У психотерапевта давно не был?

— Сам туда вали. К психотерапевту. Где фотограф?

Он выдвинул один из «пеналов», в которых лежали трупы. Видимо, там работала система охлаждения. Я не силен в оборудовании, которое заказывают для моргов. И, слава богу! Некоторые тела оставались на столах. Мешки были расстегнуты — одни сверху, другие снизу — до половины. Я подозреваю, что «материал» приготовили для «работы». Век бы всего этого не видать! Удивился только, что «мясник» мгновенно нашел Сгорбыша.

— Этот?

Я подошел, он расстегнул мешок. Я смотрел и не чувствовал ничего. Передо мной лежала пустая оболочка. Это уже не человек. И не Сгорбыш. Мне показалось, что он вытянулся и еще больше похудел. Такое чувство, что из него вынули добрую половину органов и даже с десяток костей. Тело Сгорбыша было вспорото, от живота до подбородка и грубо, огромными стежками потом зашито. На руке висела бирка с номером — кусок клеенки, в нем дырка, в дырку продета веревочка. У меня похожая хранилась в спальне, среди личных вещей, особенно дорогих моему сердцу. Мама сказала, что мне ее надели на руку в роддоме. С бирками приходим, с ними же и уходим. Вот так и проходит наша жизнь: от номера до номера.

Как ни странно, я почувствовал облегчение. В душе была пустота, лишь сухие листья тихонько шуршали. Осень. Но все же он умер, а я живу. Жизнь к жизни, смерть к смерти. Нить его жизни оборвалась там, где ей и было положено. Мои подозрения не оправдались. Если его и били, то аккуратно, если и лишили жизни, то профессионально. Следов пыток я не увидел, разве что синяки и ссадины. Небольшие. Жилистую шею пересекала широкая неровная борозда.

— Повесился, — пояснил «мясник». — Вышел прогуляться в парк, нашел подходящий сук, накинул на него веревку, и — Господи, прими в свои объятья! Хотя, сомневаюсь, что он, грешник, попал в рай. Судя по печени, пил, как сапожник.

— Как фотограф, — машинально поправил я. Потом сообразил: он проговорился! Откуда «мяснику» знать подробности? Вон у него какое хозяйство! Это значит только одно: Сгорбышем занимаются персонально. Ты опять опоздал, Петровский.

Я достал из кармана деньги и на этот раз отсчитал тысячу. Протянул ему со словами:

— У меня сейчас нет времени им заниматься, но есть разговор.

— Здесь все посмотрел? — деловито спросил он.

— Да. Я хочу, чтобы ты сохранил его в целости и сохранности до моего прихода.

— Сколько?

— Думаю, что до конца месяца управлюсь. — Я вспомнил проездной. Это подсказка.

— Что ж, — он усмехнулся. — За тысячу баксов я буду держать его здесь до конца года.

— Это еще не все. Поговорим в кабинете?

— Я вижу, ты человек деловой.

— Ты тоже не промах.

— Это мой бизнес.

Вот о бизнесе я и собирался с ним побеседовать. Вновь идя вслед за «мясником» по коридору, машинально сжал и разжал кулаки. «Спокойно-спокойно-спокойно…» Нет, бить его не стоит. Да ты и не умеешь. Мы вошли в кабинет, я закрыл дверь и спросил:

— Где он, по-твоему, взял веревку? У санитаров?

— Об этом поинтересуйся в следственной части, — спокойно ответил «мясник».

Вот у кого нервы, как стальные канаты! Впрочем, в таком месте слабонервный и не выживет.

— Ты прекрасно знаешь, что дело закрыто.

Он развел руками:

— А что ты хочешь?

— Заключение о том, что смерть была насильственной.

Он расхохотался:

— Да что ты говоришь! А вот я этого не заметил, когда делал вскрытие! Потому что…

Он начал сыпать терминами. Разумеется, я в них ни черта не понимал. Положение тела, какая-то там борозда на шее, состояние внутренних органов… Чем больше было терминов, тем явственнее я осознавал: смерть Павла Сгорбыша — насильственная. «Мясник» врет. Поток его красноречия я прервал, положив на стол оставшиеся в конверте деньги. Он сосчитал их взглядом, даже не взяв в руки. И покачал головой:

— Жизнь дороже.