должен быть первым.
— И ты, развратник, этого требуешь? — усмехнулся Сгорбыш. — А совесть у тебя есть?
— Я не развратничал, — тут же возразил я. — Прививал иммунитет. А своей жене я и сам его привью.
— Мерзавец ты, — ласково сказал Сгорбыш. — Ох, и мерзавец!
— Что есть, то есть, — вынужден был согласиться я.
— Ты никогда не женишься.
— Посмотрим.
Я вспомнил этот разговор потом, в момент настолько ключевой, что от него зависела дальнейшая моя судьба. Когда решал загадку Сгорбыша. Проявлял НЕГАТИВ. Потому что это был важный разговор, он тоже его не забыл. Он построил на нем цепь логических умозаключений. Набойка-то была от
В моем рассказе нет ничего лишнего, хотя вам может показаться, что я многословен. Все по существу. Потому что сейчас я подхожу к сути. К халтуре, которая была у нас помимо основной работы.
Фокус
Талант у Сгорбыша был. Поработав с ним пару месяцев, я перестал в этом сомневаться. Но платили ему в редакции копейки. Бонусом являлось то, что его не увольняли, во сколько бы он ни являлся на работу, и терпели его запои, которые случались раз в месяц, в день зарплаты. Погудев несколько дней, Сгорбыш приходил в офис ровно в девять часов утра, подбородок и щеки выбриты до синевы, усы аккуратно подстрижены, аромат дорогого одеколона перебивает запах перегара. И никто не делал ему замечаний. Таковы были правила игры в поединке редакция — Сгорбыш. Главное, чтобы он угождал привередливым звездам, которые хотели быть неотразимыми на страницах глянцевых журналов. Сгорбыш и угождал, но предпочитал в качестве моделей простых смертных. Несмотря на огромный талант, он так и не стал модным фотографом. Из тех, что имеют собственную студию, к которым надо записываться загодя и платить огромные деньги.
— Почему? — спросил я.
— Пью я, — вздохнул Сгорбыш.
— Почему?
Вот на этот вопрос он не смог ответить. Я подозревал, что здесь кроется тайна. Сто процентов: женщина. Красивая. Но Сгорбыш об этом никогда не рассказывал. Я задумался. Ведь моей главной задачей было удержать его от пьянства. В таком случае я должен понять, почему он пьет.
Почему пьет русский человек? Я полагаю, оттого, что ему грустно и холодно. Ведь он живет в огромной, холодной, забытой Богом стране и страдает в ней от вселенского одиночества. От несправедливости. Ни в одной стране мира на душу населения не приходится столько несправедливости, как в нашей. Я не имею в виду бедность, есть страны и победнее. Я говорю о несправедливости. А лучше сказать так: у нас самая неблагодарная к своему народу страна. Вот ее жители и пьют. Богатства нации принадлежат, увы, далеко не лучшим ее представителям. Иначе бы они не растрачивались так бездарно. В этот момент я вспомнил себя в юные годы и вздохнул. Проехали.
А почему пьет талантливый русский человек? От безысходности. Россия предпочитает любить своих героев мертвыми. Мертвый гений — настоящий гений. В щедрости воздаваемых после смерти почестей с ней опять-таки никто не сравнится. Вот они и пьют, таланты. Чтобы поскорее сгореть, спиться и умереть. Уверенные, что уж после смерти-то им воздастся. И мы эту веру всячески укрепляем. Воздастся, да. После смерти. Так что, мрите, дорогие наши. Мрите. А мы не будем вам мешать.
Да, Сгорбыш пил. Что тоже свидетельствует о его таланте. Был непунктуален, недисциплинирован, а порою срывался и звездам шоу-бизнеса, приходящим на фотосъемку, хамил. Когда они особенно капризничали. Потом, еще больше согнувшись, ходил на ковер к главному — объясняться. Ему нужны были деньги. Когда я выяснил, что он тоже снимает квартиру, мы стали друзьями.
Оказалось, Сгорбыш приезжий. Его маленькая родина была километрах в четырехстах от столицы. Отслужив в армии, он приехал в Москву, поступил в Институт культуры на отделение, в просторечье именуемое «кино-фото». Карьера начиналась блестяще. Его фотографии были опубликованы в журнале «Советское фото» и получили лестные отзывы у мастистого фотографа, лауреата международных выставок. Маститый так и сказал: искра божья. И по окончании института Сгорбыш остался в Москве, получив работу в одном из журналов с миллионным тиражом. Была у него когда-то койка в общежитии, но Сгорбыш ее потерял в то смутное время, когда в стране началась перестройка. Кто-то подсуетился, нагрел на этом руки, а Сгорбыш запил. И угла лишился. Его жалкие метры отошли в пользу малоимущих, но предприимчивых. Тогда же рухнула его карьера: журналы стали закрываться, тиражи падать, спрос на талантливых фотографов тоже упал. Когда же период реконструкции был завершен, сам Сгорбыш почти уже спился. Работал в крохотном ателье, делая фото на документы. «Три на четыре с растушевкой». С его-то талантом! Но о нем вспомнили и дали достойную, хотя и мало оплачиваемую работу. Сейчас он снимал квартиру, а цены на жилье все росли. Поэтому Сгорбыш брался за любую халтуру. Ему разрешалось делать «левые» снимки в студии, принадлежащей редакции. В свободное от работы время.
Студия была небольшой. Огромная комната с выходом в гримерку, разделенная ширмой надвое. В задней ее части, так называемом «заднике», находились три рабочих стола. Там сидели сотрудники редакции, имя которым было «на птичьих правах». Они и сидели, как на жердочках. Привычка раскачиваться на стуле, балансируя на двух его задних ножках, была заразна. Кого бы ни сажали на «задник», уже через неделю он начинал раскачиваться. А потом грызть карандаши. Если сотрудник в редакции закреплялся, его переводили в кабинет, где можно было закрыть дверь. Это считалось повышением. Особенность отечественного менталитета: испытательный срок на лобном месте, а все проблемы решаются за закрытыми дверями. Потому так и решаются.
Путь в гримерку лежал через «задник». Каждую звезду, описывающую траекторию на небосклоне славы с заходом в нашу студию, «на птичьих правах» провожали жадными взглядами. Потом изо всех сил начинали раскачиваться и грызть карандаши. Полагаю, из-за этого их так часто и увольняли. В таких условиях невозможно работать. Они что-то лихорадочно писали, маятниками раскачиваясь на стульях- жердочках, а на другой половине в это время творил Сгорбыш. Освещение в комнате было фантасмагорическим. В центре ширма, за ней горят три настольные лампы. Весь свет направлен от нас. Источников освещения на нашей половине хватает. «На птичьих правах» тщетно пытаются рассмотреть, что творится за ширмой. Но это невозможно. Зато они слышат каждое слово. Начинают шушукаться. Двигать стулья. Действо то и дело прерывается возмущенным криком Сгорбыша:
— Эй, там! На заднем плане! А ну-ка тихо!
Или:
— Кофе нам! Задник, оглох?
Страсть женщин к фотографии меня до сих пор изумляет. Они говорят, что хотят запечатлеть свою молодость и красоту, чтобы было, что вспомнить. На мой взгляд, воспоминать об этом больно. Чем красивей была женщина, тем больнее. Они должны бегать от фотографа, как чумы, согласно моей логике. Но женская логика особая. Я думаю, им нравится страдать. Смотреть на старые фотографии и плакать: ах, какая я несчастная! жизнь-то прошла! Женщин хлебом не корми, дай пострадать.
Это я все к тому, что от клиенток у нас отбою не было. Сгорбыш делал портфолио. Не думайте, что за этим к нему в студию приходили только модели. Этих я понимал. Часами, терпеливо позируя Сгорбышу, они рассчитывали подороже себя продать. Я бы снимал их только на цифру, потому что души у них не было. Подобное — подобным. Им не нужна глубина, им нужно
