и никто не, мог подбросить сверток с деньгами. Ты понимаешь?
— Ты не представляешь, что говоришь. Давать показания против самых близких оставшихся у меня людей, выносить на свет Божий всю эту грязь и мерзость…
— На суде тебе все равно придется обо всем услышать. Они тебя предали. Оба предали, причем сестра это сделала сознательно, чтобы причинить как можно больше боли. Ты просто не хочешь в это верить, все надеешься на что-то. А ничего уже не изменится. Пойдем завтра со мной?
— Куда?
— На очную ставку.
— А Сережа?
— Посидит с моей мамой. Она давно мечтает о внуках, а тут уже сразу — ходящий и говорящий, пеленки стирать не надо.
— Что ты, неудобно.
— Удобно, еще как! Давай я буду решать, что мы себе можем позволить сделать, а что нет? Я знаю свою мать, она обрадуется, а мы закончим это дело. Поедешь со мной?
— Хорошо.
— Расстроилась?
— Не люблю всех этих объяснений. С работы, наверное, придется уйти.
— Не надо никуда уходить. Делай вид, что у тебя все в порядке. Улыбайся чаще, ничто не бесит наших врагов так, как улыбка на лице. Найдется новый повод для сплетен, а о тебе все забудут.
— Ладно тебе. Мне сейчас так плохо. Никогда не смогу забыть все это. Кажется, сколько будешь вспоминать, столько и будет больно.
— Глупости. Я сколько всего забыл. Думаешь, мало? Иногда так сам себе и говорю: «Ну, все, сегодня последний счастливый день в моей жизни». А через три дня какая-нибудь глупость случится — и опять счастлив, как дурак. Не может человек всю жизнь находиться в мрачном настроении, иначе все давно начали бы с крыш пачками прыгать.
— Смеешься надо мной.
— Утешаю. Кончай реветь, а то, если можешь, лучше водки выпей.
— Да я не пью.
— Я, что ли, пью? Стресс надо снимать. Думаешь, водку дурак придумал? А то государство случайно с ее продажи такие бабки имеет! Здесь налицо спекуляция главной человеческой слабостью: иллюзией пофигизма. Давай налью? О, тут и сок в холодильнике имеется. Сестренка любила красиво пожить.
Он разбавил апельсиновым соком немного водки, налил себе и Саше:
— Ну, давай, за то, чтоб быстрее все кончилось и мы жили долго. и счастливо.
Саша не стала возражать, они чокнулись, выпили. Александра сразу порозовела, стала клевать носом.
— Саш, постели мне где-нибудь и иди спать. Я останусь? Не тащиться же на ночь глядя на другой конец Москвы? Маме позвоню?
— Ладно.
Она пошла в большую комнату, и Алексей услышал скрип стенных шкафов.
Он плстио прикрыл дверь и набрал номер домашнего телефона:
— Мама? Это ты?
— Кто же еще?
— Ты что делаешь?
— Телевизор смотрю. Ужин приготовила: макароны сварила, сарделек. Сегодня масло на рынке опять подорожало, представляешь? .
— Мама, я женюсь. — Леонидов прижал трубку вплотную ко рту, прикрыл рукой.
— На Ляле? Ты у нее? Помирились? — обрадован-но охнула мать.
— Нет, я не у Ляли. Завтра утром мы к тебе приедем, мальчика у тебя оставим на пару часов?
— Какого мальчика? — охнула мать.
— Теперь уже нашего. Готовься.
— Леша, как же это?
— Да вот, так вышло. Сама же хотела внуков. Один уже есть. Мама, ты там смотри не очень переживай. Ты нам нужна.
— Да я всю ночь теперь не усну.
— Спи. Спокойной ночи, целую.
Кроме чистого белья Саша отыскала также запечатанную в целлофан зубную щетку и новенькие спортивные штаны внушительного размера.
— Папины еще. Новые, ни разу не надел. Большие?
— Веревочкой подвяжу. Спасибо.
— Позвонил?
— Ну.
— И что?
— Пойдем, Саша, кино какое-нибудь хорошее посмотрим. Я там кассет на полке много видел…
— Это Ленины.
— Да? Тем лучше. Надо поближе познакомиться со вкусом твоей сестрицы. Как говорится, перевирая классику, скажи мне, какие фильмы ты смотришь, и я скажу, что ты собой представляешь…
Утром Леонидов проснулся в чужой, незнакомой комнате и не сразу вспомнил, что произошло накануне. Когда вчерашние события приобрели отчетливые очертания, у него сразу улучшилось настроение. Он принял душ, съел приготовленный Сашей завтрак, помыл посуду, пока она собирала Сережку, и позвонил Матвееву. Выполнив череду последовательных полезных действий, Алексей почувствовал, как вместе с отличным настроением приходит к нему пьянящее ощущение полета и удачи. Подталкиваемый этим мощным рычагом, он. неожиданно для себя выскочил на лестничную клетку. Тайник был в том месте, где он и предполагал: на последнем этаже, за трубой, удобное, темное местечко. Алексей сунул туда руку, понюхал палец, потом, пошарив, нащупал что-то мягкое, кожаное. Удовлетворенно вытер носовым платком испачканную руку:
«Умница, Леша, умница. Сам себя не похвалишь, никто не похвалит, а ты умница. Гений сыска! Великий и непревзойденный. Всякие занюханные персонажи убогих классиков тебе не годятся в подметки, недостойны стирать пыль с твоих великих башмаков!»
Восторженную оду в его собственную честь прервал испуганный Сашин голос:
— Леша, ты где?
— Иду, иду. Вы готовы?
Из квартиры Леонидова вкусно пахло домашними пирожками. «Ну, точно, всю ночь не спала», — подумал он про мать, нажимая на кнопку звонка. Мама вышла в выходном черном платье, украшенном традиционным белым воротничком. Они с Александрой очень смущались друг друга, разговор вертелся в основном вокруг ребенка: что он любит, что не любит, как ходит в садик.
— Мы с ним сейчас покушаем и гулять пойдем. Правда, Сережа?
— Да, мы пойдем в магазин, посмотреть, сколько сегодня стоит сливочное масло.
Мама' Алексея умилилась, а Саша покраснела.
— Это он в садике наслушался. Сейчас даже дети только об этих ценах и говорят, — стала зачем-то оправдываться она, а Леонидов добавил:
— Ну, раз у тебя с бабой Любой есть общая тема для разговоров, я за вас спокоен. А мы с мамой пойдем по делам.
В здание уголовного розыска они с Сашей вошли, взявшись за руки. Алексей тихонько сжимал ледяную. кисть, пытаясь оживить застывшую женщину. От страха она даже слегка дрожала.
— Не бойся, это как у зубного: когда мы отсюда выйдем, все страшное будет уже позади', но зуб рвать все равно надо.
…Они сидели в небольшом кабинете: Лена Завьялова с безразличным огрубевшим лицом, нервный, дергающийся Заневский, за ночь растерявший остатки боевого запала, испуганная Саша. Владимир упорно не смотрел на жену, впрочем, на любовницу тоже.
