роковой удар.
У пигмеев XIX—XX веков нашей эры уже были копья с железными наконечниками. Ими они чаще всего подрезали слону сухожилия задних ног. Наш далекий предок, палеолитический охотник, вооруженный лишь деревянным копьем-рогатиной, скорее всего, бил им мамонта наискось в область паха. При бегстве обезумевшее от боли животное задевало древком об землю, о кусты. В результате оружие загонялось внутрь, разрывая крупные кровеносные сосуды… Охотники преследовали раненого зверя до смерти. У пигмеев такая погоня за слоном могла продолжаться 2—3 дня.
Впрочем, в романе «Тропа длиною в жизнь» этот способ охоты описан скорее как исключение:
…Да, это было нелегко! Совсем не то, что подогнать к краю обрыва огнем и криками целое стадо мамонтов, — могучих, умных, осторожных, но… быстро впадающих в панику, и уж тогда теряющих разум и волю. Так издревле охотятся на мамонтов сыновья Тигролъва и сыновья Ледяной Лисицы. Но чтобы убить одного избранного зверя, да еще самку, полную сил, — тут нужна особая сноровка. И большое мужество. Охотник, под прикрытием шкуры, измазанной мамонтячъим пометом, должен подползти вплотную к намеченной жертве, прямо под ее брюхо, — и нанести копьем сильный, косой удар в низ живота. Дело сделано… если только он сумеет при этом откатиться в сторону, улизнуть от мощных ног обезумевшего от боли зверя, не попасть под удар хобота или бивней. А ведь у жертвы есть еще и свои сородичи! Тут на помощь должны прийти спутники охотника-одиночки: постараться направить стадо в другую сторону.
Что и говорить, — дело многотрудное! Тут, конечно, и сноровка нужна, но больше — охотничья удача. Помощь духов-покровителей. Ведь приключись даже не оплошка, — малейшая случайность, — и все, конец! Потому-то и выступают на такую охоту сыновья Тигролъва редко. Только в крайней нужде, и только с согласия старейшин.
Аймик согласие получил, и духи ему способствовали. Но уже подобравшись к молодой мамонтихе, вдыхая ее запах, слушая спокойные вздохи и довольное хрумканье, он вдруг почувствовал жалость. И перед тем, как нанести удар, прошептал: «Прости своего убийцу! Твои бивни и твое сердце очень нужны моей Ате! Нам обоим очень нужны!» И потом, два дня пре следуя смертельно раненного зверя, безнадежно пытавшегося уйти от этой невыносимой боли, он снова и снова повторял: «Прости меня за то, что я убил тебя!» …Нет, любая другая охота легче, чем эта…
Возможно, такой способ охоты и вправду использовался охотниками эпохи верхнего палеолита. Однако он не мог быть основным. Он не объясняет главных особенностей, которые выявляются при анализе мамонтовых костей, собранных археологами на интересующих нас поселениях в центре Русской равнины.
Сразу отметим: там, где кости мамонта использовались как строительный материал, их находят великое множество, сотни и тысячи. Анализы и подсчеты этих костей, проведенные палеозоологами, показывают: во всех случаях набор их дает картину «нормального стада». Другими словами, на поселениях присутствуют в определенных пропорциях кости самок и самцов, и старых особей, и зрелых, и молодняка, и детенышей, и даже косточки неродившихся, утробных мамонтят. Все это возможно лишь в одном случае:
Загонная охота
Коллективный загон являлся в верхнепалеолитическую эпоху основным способом охоты на крупного зверя. Некоторые места таких массовых боен хорошо известны археологам. Например, во Франции близ городка Солютре есть скала, под которой найдены кости десятков тысяч лошадей, сорвавшихся с крутого обрыва. Вероятно, в период около 17 тысяч лет назад здесь погибло не одно стадо, направленное к пропасти солютрейскими охотниками… У города Амвросиевка на Юго-Восточной Украине был раскопан древний овраг. Оказалось, на дне его нашли свою гибель многие тысячи бизонов… Видимо, подобным образом люди охотились и на мамонтов — там, где эта охота являлась их главным занятием. Правда, скопищ мамонтовых костей, подобных Солютре и Амвросиевке, мы пока не знаем. Что ж, можно надеяться, в будущем такие места еще обнаружатся.
В романе «Закон крови» дано описание загонной охоты, правда, не на мамонтов, а на лошадей:
…Близился рассвет. Табун отдыхал вблизи ольшаника. Корма было вдосталь, травы сочны и вкусны. Время от времени раздавалось пофыркивание, а вот — иной звук: поздний жеребенок снова добрался до материнского соска. Лошадям снились свои сны; в них были и родной материнский запах, и нежное щекотание соска под губами новорожденного сына, и вкус травы — то горчащий, вяжущий, то острый,кисловатый, и призывное ржание жеребца, и упругий трепет кобылицы… И еще были в этих снах страх и паника, медленный бег на месте, когда знаешь, что не спастись от этого воя, горящих глаз, клыков, превращающихся в двуногих с их острыми палками, с их страшным союзником — жгучим цветком.
Вожаком табуна был десятилетний жеребец, — умный, опытный, в годах, но еще не старый, еще полный силы. Не раз, и не два спасал он свой табун не только от волков, но и от двуногих, — проклятых тварей, покоривших, призвавших себе в помощники самого страшного врага всего живого: жгучий цветок, тот самый, что возникает из ничего и стремительно растет, уничтожая не только зелень, не только все другие цветы, но и все, чего коснется его жаркое и удушающее дыхание.
Вожаку не спалось. Ему было тревожно, как никогда прежде. Он сделал все правильно: одним из первых привел свой табун на новые пастбища, так, что им достались самые свежие, самые сочные корма. Так, что они первыми уходили на еще не тронутые поляны… Все правильно! И все же он чувствовал, что сделал самую страшную ошибку в своей жизни. Роковую ошибку!
Здесь, на новом пастбище, было сытно, спокойно, привольно. Все хорошо, кроме одного: ЗАПАХ ДВУНОГИХ! Он преследовал повсюду, им веяло из ольшаника, слева, от сосен, справа, снизу… Отовсюду! И, как всегда, к запаху двуногих примешивался раздражающий ноздри, ненавистный запах жгучего цветка. Вожак понимал: нужно уходить! Хотя бы и туда, где травы не так сочны, где…
То, что последние дни только щекотало и раздражало, вдруг заполнило собой ноздри, стало нестерпимым. Из ольшаника! И — крики, грохот…
Вожак всхрапнул, прокричал тревогу и первым ринулся вниз по склону, спасаясь от этого зловещего места.
Загон начали женщины. Самые молодые, обнаженные, в каждой руке — по горящему факелу. Они бежали, приплясывая, они размахивали факелами, они кричали:
— Ой-ей-ей-ей!
— Эй-ей-ей-ей!
— Э-гей-гей-гей!
— О-го-го-го!..
Они сами превратились в кобылиц, — молодых, разгоряченных. И мчались за ними жеребцы, — несколько молодых охотников; тоже голые, тоже — с горящими факелами в руках.
— Ой-ей-ей-ей!
— Эй-ей-ей-ей!
— Э-гей-гей-гей!
— О-го-го-го!..
