Повседневная жизнь охотников на мамонтов

так же, как и сейчас, весь окружавший человека предметный мир (или культурная среда!) учил его быть человеком — и при этом еще человеком своего народа, своей культуры. Однако были и другие, специально выработанные способы хранения и передачи информации. Конечно, это была не письменность, изобретенная только в эпоху ранних цивилизаций. Это была коллективная память, отлившаяся и в устные тексты (мифы, легенды, предания), и в правила повседневного поведения, и, кроме того, в произведения изобразительного искусства, в различного рода обычаи и обряды, связанные с самыми разными видами хозяйственной деятельности, событиями человеческой жизни и жизни всего коллектива.

Мифы не рассказывают просто так. И уж конечно, их не рассказывают, кому попало. Только посвященным, да и то — лишь в особо важных случаях. Например накануне Большой охоты:

И ночью долго не расходились; вместе, под открытым небом пели песни-мифы о Веником Мамонте, о Первобратьях, о начале их Рода, их Мира. И в их пении вновь смешивались времена и герои: Начало было здесь же, в Этой Ночи, и Первобратья, — здесь, с ними, почти зримо…

Содержанием этой коллективной памяти были события, происшедшие в седой незапамятной древности, однако при этом очень важные для людей и в их настоящем, а именно — события сотворения мира. Мы знаем о том из множества разных источников — от самых древних письменных памятников, до этнографических данных, описывающих мировосприятие современных архаических обществ — тех, что сохранили в значительной степени древний мифологический тип мышления. Да и мы, современные люди, тоже сохраняем в своем сознании частичку того, что в науке называется мифопоэтическим типом мышления. Без этого мы совершенно не смогли бы воспринимать ни поэзию, ни религию, не смогли бы увидеть и почувствовать красоту окружающего мира, ощутить себя частицей великого целого, имя которому различно от культуры к культуре, но сущность — одна… Однако у нас наряду с этим очень большую роль играет мышление рационалистическое или логическое. Между тем в первобытном сознании этого рационалистического начала было неизмеримо меньше.

Именно для мифопоэтического мироощущения характерно особое отношение к прошлому — но не к тому прошлому, которое было вчера или год назад, а к священному мифическому времени, которое находится далеко за пределами человеческой памяти.

Все, что происходило в этот священный период Первотворения, во Время Сновидений, как его называют аборигены Австралии, являлось образцом и причиной всего существующего ныне. Тогда жили и творили особые существа, во всем похожие на людей, за исключением лишь ряда обстоятельств.

Все, что они делали, было первым, самым началом всего сущего, и это является достаточным объяснением для живущих людей, почему что-то происходит именно так, а не иначе. Для мифопоэтического сознания знать сущность вещи — это значит знать священную историю ее происхождения. Уметь делать что-то (строить дом или лодку, изготавливать кремневый наконечник, оснащать им копье или дротик и т. д.) — значит знать, как делал это во время Первотворения мифический культурный герой, создавший и различные элементы человеческой культуры. Более того, даже если герои Времен Сновидений делали что-то нечаянно, или с ними приключалось что-то нежелательное — это все равно имело силу закона и образца для последующего периода. Так объяснялись многие особенности ландшафта, внешнего вида и поведения животных и людей и т. п.

Во-вторых, первопредки Времен Сновидений имели не вполне определенный облик. Они действовали, как люди, но одновременно были и животными, растениями, явлениями природы. Наконец, они были бессмертными. Они совершали свои земные дела, а потом уходили. Куда? На небо, в землю, в воду. Они могли стать деревом, камнем, горой… Но все же, уйдя, они продолжали жить и вступали в контакт с людьми во время их священных ритуалов. Подобный контакт был совершенно необходим для нормального, благоприятного продолжения жизни человеческого рода.

Таким образом, Время Первотворения, с одной стороны, помещено в далекое прошлое, а с другой — существует и ныне, только в особом, священном измерении. События этого времени все время одни и те же и следуют друг за другом в известной очередности.

Вот художественное описание встречи героя, оказавшегося в смертельной опасности, со священными Камнями — Первопредками его рода:

Этот холм с двумя большими валунами наверху Аймик знал очень хорошо, хотя и бывал здесь нечасто. «Двуглавый Холм», одно из Священных мест Рода детей Тигролъва, Холм, на вершине которого стояли порожденные им Люди-Камни. Он не слишком высок, но с вершины открывался хороший обзор, особенно на север, где склон был круче. Аймик остановился у его подножия и задумался. Идти дальше? Еще светло, но много ли они пройдут до темна? И вообще, — далеко ли смогут уйти? Погоня уже близка, он чувствовал это всем своим существом; лук все чаще вздрагивал в его руке, словно спрашивал хозяина: «Не пора ли?» Если они продолжат свой путь на юг, — там дальше пойдет низина, овраги, перелески, — места малознакомые, и очень удобные для преследователей, но не для беглецов.

Нет! Он встретит их здесь! В их Священном месте!

Аймик внимательно осмотрел окрестности. Справа, с запада, поле, поросшее высокой травой, кустарником и карликовыми березками; отсюда оно кажется ровным, но на самом деле там есть и западины, и неглубокие, затянутые овражки. Слева, с востока мелкий нечастый ельник. Сейчас они пойдут дальше, вдоль этого ельника, как если бы решили продолжить свой путь, а на самом деле, обогнув холм, взберутся на его вершину по южному склону. Преследователи, целый день шедшие по прямому следу, подвоха не заподозрят… и станут удобной мишенью!

Наверху он сказал Ате:

— Лежи, отдыхай, только не поднимайся, чтобы не заметили. Будем ждать.

Прилег на теплую траву и, прижавшись щекой к нагретой поверхности Камня-Дедушки, стал всматриваться на север.

— Ты убьешь их?

Аймик ответил не сразу, хотя, казалось бы, ответ предрешен. После вчерашнего странного сна у него не проходило тревожное, мучительное чувство. Словно он, за всю свою жизнь ни разу до сих пор не убивавший никого из людей, — величайший злодей, чьи руки по локоть в крови сородичей… И сейчас, рядом с каменными Предками своих бывших сородичей, это чувство усилилось. Каменные Бабушка и Дедушка словно что-то нашептывали, от чего-то предостерегали… Но и обещали защиту.

— Не знаю… Нет, если только буду уверен, что они уйдут и оставят нас в покое.

Вдали показались три черных точки. Легки на помине!

Аймик подвинул колчан, и, натягивая тетиву, прошептал:

— Разящий! Не подведи твоего хозяина и друга! Спаси нас!

И когда схватка окончилась победой Аймика, ни у него, ни у его врага не было ни малейшего сомнения, что так случилось только благодаря помощи Первопредков!

Сверху послышалось негромкое пение. Не вставая с колен, Пейяган обернулся. Аймик на вершине Двуглазого холма кропил своей кровью Священные Камни, — Бабушку и Дедушку. Благодарственная жертва… Что ж, ему есть за что благодарить Предков!

Странная и страшная мысль осенила Пейягана: выходит, Предки не только от него отвернулись, — от всего Рода детей Тигрольва, пославшего погоню! И ради кого? Ради мальчишки, который добровольно разорвал родственные связи, и какой-то приблудной, никому не ведомой девчонки! Но почему? И что же теперь будет с ними со всеми?

Пейяган покачал головой. Это дело колдуна. А у него, охотника, иные заботы: что делать ему, однорукому, с двумя мертвыми сородичами?

Принеся положенную Жертву, Аймик в последний раз посмотрел на коленопреклоненного брата, склонившегося над телом своего сына и машинально потирающего безвольную правую руку. Что-то похожее на жалость шевельнулось в его душе. Но ни поддаваться этому чувству, ни размышлять о нем