и супруга его императрица Екатерина приняла престол российский.
В Женеве первая моя забота была, чтобы отыскать хороший пансион. Между многих предложенных мне еще в Берлине выбор мой пал преимущественно на дом господина пастора и профессора философии Езекииля Галлатина, прелюбезного и ученейшего мужа, которого память за его любовь и дружбу, равно как и всего семейства его, ко мне по сей час для меня приятна и драгоценна. Я посоветовался с ним, каким образом наиполезнейше распорядить мое учение и упражнение в науках, и расчел, сколько все оное будет мне ежегодно стоить. Нашед, что мои расходы по крайней мере на тысячу специев талеров простираться имеют, отписал я об оном к отцу моему, который и согласился отпускать означенную сумму, невзирая на малые тогдашние его доходы. В первом году слушал я приватные лекции философические о естественном и народном праве и об институциях, причем обучался также танцеванию, фехтованию и музыке. В следующем году ходил я к новоприехавшему профессору Неккеру на лекции о немецком общественном праве вместе с принцом Кульмбахским, после бывшим маркграфом Барейтским, двумя принцами Саксен- Гильдбургсгаузенскими и с принцем Шварцбург-Рудольстатским; далее обучался я верховой езде, держал учителя для италианского языка, упражнялся в истории и во французском штиле, учился рисовать и сделал начало в алгебре; но в сей последней науке успел столь мало, что вскоре потом забыл даже первые начальные основания. К математике с малолетства моего не имел я никакой склонности, хотя отец мой и понуждал меня к тому. Я, к сожалению моему, не мог преодолеть своего к ней отвращения, о чем теперь, как обретаясь в ссылке сие пишу, соболезную тем более, что при самому приезде моем в заточение восчувствовал я к означенной науке чрезобычайное желание, почитая ее неисчерпаемым источником к разогнанию докучливых мыслей; но к изучению ее снабжен токмо некоторыми недостаточными книгами, над которыми должен ныне ломать мою голову.
Кроме сей внутренней укоризны, которую я сам себе делаю, намерен я привесть еще некоторые обстоятельства касательно поведения моего в Женеве с тем единственно намерением, дабы мои дети пример из того взяли и старались подобного избегать и уклоняться.
В том же доме в Женеве, где я жил, стояли сверх немцев многие молодые англичане, и между ними двое братьев по прозванию Спенцеры, из которых старший наследовал потом титул и знатное имение своего деда, славного полководца герцога Марлборугского. С младшим братом, который был тогда весьма острый и к роскоши склонный человек, жил я с лишком год в тесном союзе дружбы, и в его беседе многие в молодых моих летах шалости наделал.
Между других рекомендательных писем было при мне одно к находившемуся тогда в Женеве французскому резиденту господину де-ла-Клозюру, что всеконечно к великой моей пользе служить могло, если б я прилежнее стал искать обхождения с сим тонким благонравным и разумным мужем; но стыдливое свойство, принятое мною в рижской школе, где все мои товарищи вообще низкого происхождения были, произвело, что я сделался застенчив и некоторым образом убегал людей меня постарее или таких мужей, которых считал несравненно разумнее себя. Ежедневное обращение с большою частию, так сказать, невышлифованных англичан и других подобных им молодых людей, в коих обществе в праздные часы учился я чрез кусты и рвы скакать, отвлекло меня от беседы с мужами превосходных качеств и от обхождения с благонравными женщинами совершенно, так что я оттого нерадиво стал посещать школы и мало успевал в светском обращении, и потому самому, спустя много времени, принужден был в обществах между открытых и оживленных людей играть прежалкую роль немого.
Осенью 1727 года получил я печальное известие о скоропостижной кончине моей матери, которая за добродетель и за похвальные качества свои общественно была почитаема.
Вскоре потом прислал ко мне отец мой радостное известие, что императрица Екатерина пожаловала ему новоустановленный орден Св. Александра Невского и сверх того в подарок несколько тысяч рублей.
В апреле того же года получил я от отца моего приказание поехать в Италию. И так в начале мая отправился я в сообществе двух англичан и одного немца из Женевы в Турин.
Здесь в короткое пребывание мое успел я познакомиться токмо с фельдмаршалом Ребиндером, который был урожденный лифляндец, с французским посланником господином Камбизом и с английским министром господином Геджесом.
Не прожил я в Турине и одного месяца, как пришло туда известие, что императрица Екатерина скончалась и Петр Второй вступил на престол. Между тем как я обольщался приятными мыслями обозреть достопамятности Италии, отписал ко мне отец мой, чтобы я как можно скорее поспешил в Санкт- Петербург.
Но когда он позабыл прислать ко мне вексель и у меня для толь дальнего пути денег недоставало, то я нашелся принужденным с остальными червонцами возвратиться в Женеву и там занять потребную сумму за поручительством бывшего моего хозяина господина Галлатина; он склонился охотно к сему, и как я предложил о том прежнему моему банкиру, то сей отвечал, что ему не надобен упомянутый поручитель, который хотя и честный человек, но долгов больше, нежели достатка имеет, и для того лучше верить моему честному лицу, и даст сколько нужно мне денег для продолжения пути моего, почему и отпустил он мне на месте триста талеров испанскими пистолями.
И так поехал я чрез Берн и Вазель в Страсбург и оттуда чрез Баден в Эттинген, посетил там вдругорядь покойную мою бабушку и тетку госпожу Ласперг; имел также честь свидетельствовать мое почтение князю Эттингемскому и у него обедать. Я показывал ему разные рисунки, сделанные мною в Женеве. Напротив чего он приказал принести свой план крепости Филиппсбургской, где он был губернатором, и изъяснял все свои проекты относительно поправления укреплений оной, а произведение сей работы остановилось единственно за неотпуском денег из имперской казны. Из Эттингена отправился я к моей тетке госпоже Уинсберг, которая тогда в деревне жила, а от нее в Аншпах, где госпоже маркграфине и ее сыну вторично засвидетельствовав мое почтение, продолжал свой путь далее.
По приезде в Берлин проведал я от российскаго министра графа Головкина, что отец мой пожалован генерал-поручиком и шефом инженернаго корпуса и сверх того от императора Петра II даны ему земли в Лифляндии в потомственное владение. Королю был я вдругорядь представлен на парадной площади и имел тут честь в первый раз подведен быть к наследному принцу, ныне владеющему королю прусскому Фридриху II; отсюда поехал я далее чрез Гданьск и Кенигсберг в Ригу и прибыл в начале августа в Санкт- Петербург.
Отец мой находился в ту пору при Ладожском канале, так что из моих родных застал я в Петербурге одну токмо старшую сестру мою, которая была у ее высочества великой княжны Елисаветы Петровны фрейлиною. Однако же, коль скоро отец мой о моем приезде известился, приехал он тотчас в город.
Римско-императорский министр граф Рабутин, который с достославным успехом, незадолго до кончины императрицы Екатерины I, заключил в 1726 году между российским и венским дворами известный союзнический трактат, по силе которого Карл VI в случае нападения на него имеет получать от России тридцать тысяч человек вспомогательного войска, обретался тогда еще в Санкт-Петербурге и, будучи сопряжен узами искренней дружбы с моим отцом, согласился по прошению сего взять меня к себе и употреблять к посольским делам. Но по приезде моем лежал он при смерти болен и несколько дней спустя потом умер, и как чрез то означенное намерение испровергнулось, то отец мой вместе со мною возвратился к каналу, который нашел я больше нежели наполовину отделанным.
По прошествии нескольких недель получили мы известие, что князь Меншиков свержен и в ссылку сослан[40]. Сего человека блаженной памяти император Петр I из самого низкого состояния возвел на высочайшие степени чинов и достоинств не за отменные его дарования или знания, но за то, что он по нраву монарха во всех случаях умел угождать бесподобно и главнейше снискал его благоволение тем, что он часто брался за дела, которые императору от других невозможными представлены, и старался их произвесть, чего бы они ему не стоили. Сверх того, в особе императрицы, которая одолжена ему за начало своего счастия, имел он мощную защитницу, и по восшествии ее на престол состоял в величайшей знати и силе. По кончине ее можно было почитать его регентом империи, особливо как он отправил герцога Голштинскаго и его супругу на фрегате в Киль, дабы свободнее и с неограниченною властью всеми управлять делами. Молодого императора взял он к себе в дом и уже обручил его с своею старшею дочерью. Он располагал, что когда будет тестем монарха, то власть его утвердится непоколебимо, а потому и начал пренебрегать всеми знатнейшими в империи чиновниками. Самому императору и его сестре великой княжне Наталии не давал он ни малейшей вольности даже в
