под высокими сводами фантастически чистая и светлая мелодия, песенка, освобождающая душу. Я о ней.
Улетали мы тогда из Парижа через «Шарль де Голь», и Андрей весь путь до аэропорта бережно прижимал к себе огромный блестящий шар в форме сердечка с пляшущим на нем Микки и надписью Disneyland. Он сказал, что обязательно довезет его до дома и покажет всем друзьям в нашем московском дворе. Но уже при регистрации нам объяснили, что в самолет с ним ни за что не пустят – из-за перепада давления он непременно лопнет, и мало ли как прореагируют на громкий хлопок другие пассажиры. Мы летели Аэрофлотом, и я пообещал, что попробую договориться с командиром корабля. В коридоре, упирающемся в раздвижной трап, ведущий на борт, собирали посадочные талоны и выстроилась приличная очередь. Откуда-то сбоку быстрым шагом подошли несколько мужчин в строгих костюмах и галстуках, говоривших по-русски, от которых попахивало дорогим коньяком.
– Ну вот… видите, как удачно… счастливо вам, значит, долететь… Гаврил Харитонович… Анатолий Александрович… пакеты не забудьте… – они начали прощаться, и я узнал среди них Гавриила Попова и Анатолия Собчака. Видимо, провожающие из посольства всю дорогу переживали, что мэры российских столиц могут опоздать из-за затянувшихся проводов.
Попов встал в очередь прямо за нами, но раскрепощенный Собчак подхватил его за локоть.
– Ну куда вы, Гавриил Харитонович. в самом деле… нам не сюда… пойдемте…
– Так. Анатолий Александрович, тут люди. неловко… – Попов как-то замялся.
– Пошли-пошли… – Собчак чуть не с силой подхватил его под локоть. – Товарищи, вы передавайте Юрию Алексеевичу мою благодарность… приветы!.. все… спасибо… – он махнул остающимся.
– Гавриил Харитонович… скорее…
Очередь, в которой многие соотечественники узнали хорошо знакомые по телеэкранам лица, молча наблюдала за происходящим. Люди переглядывались.
– Вот и перестроились, – усмехнулся кто-то.
У стойки, где собирали посадочные талоны, я попросил позвать кого-нибудь из экипажа. Андрею все- таки разрешили взять его шарик с мышкой. Минут через тридцать полета шарик, прижавшись к потолку, медленно испустил дух. Но Андрей тогда уже спал со счастливой улыбкой…
…Мы бросили сумки в отеле и побежали к метро. Вышли в центре на Трокадеро, 16-й округ. На станциях метро уже появлялись объявления о предстоящих вечерних ограничениях на выход и вход. Отсюда, сверху были видны большие электрические часы на Эйфелевой башне, отсчитывающие обратное время до Сильвестра – Нового года. Начинало смеркаться, и народ потихоньку кучковался и двигался вниз поближе к золотой карусели, к башне. На зеленой траве у подножия еще были большие проплешины, свободные от толпы, но было очевидно, что исчезновение их – вопрос часа-полутора. Субтильные полицейские в пилотках не спеша расставляли легкие заграждения, перекрывая ими ответвления, ведущие на боковые улицы. Становилось очевидным, что совсем скоро спуститься к газонам у подножия башни станет проблематично, и народ уже целенаправленно двинулся по пока доступным маршрутам вниз к спусками. Разноязыкая толпа постепенно вливалась на сохранившие траву поляны, кто-то проходил дальше, кто-то устраивался на земле в самом начале. Стелились предусмотрительно захваченные туристические коврики, кое-кто заранее начинал сервировать импровизированный стол, хотя сидеть на подмерзшей земле было холодно. Чтобы пройти дальше, приходилось уже обходить, а то и перешагивать через чьи-то ноги, извиняться, продираясь между членами уже начинающих праздновать компаний. Наконец достигнутая точка на поле показалось приемлемой – отсюда нависающая над головой башня была уже достаточно близко, и в то же время до нее и вокруг оставалось достаточно пространства, чтобы оценить все нюансы обещанного грандиозного фейерверка по поводу свалившегося на человечество миллениума. Сейчас на фоне быстро темнеющего неба рассчитанная компьютером подсветка делала ее фантастически ажурной и легкой, похожей на элемент продающегося в Бельгии прозрачного кружева. Что-то случилось с часами на башне, отсчитывающими время до полуночи, но густеющая толпа восприняла это спокойно. Теперь, когда не просто изменение местоположения, но и даже легкое перемещение в сторону становилось уже практически невозможным из-за стоящих рядом людей, оставалось только набраться терпения и ждать.
Люди переговаривались, знакомились, звонили по телефонам друзьям и родственникам в разные концы света, непременно упоминая на множестве языков, что находятся в этот час перед самой la tour Eiffel. Справа от нас тройка крепких парней в похожих кожаных куртках, отхлебывая из пластмассовых стаканчиков водку, поочередно отзванивались в Челябинск, громко комментируя свои ощущения в полной уверенности, что вокруг одни иностранцы.
– Знаешь, почему они здесь?.. – шепнул я Валентине. – Это награда, на прошлой неделе они завалили у себя главного инженера фабрики – конкурента, и босс наградил их недельной поездкой в Париж на Новый год. ну, пока все успокоится…
– Перестань. Не говори ерунды… – она прислушалась к сочному отечественному мату. – И почему обязательно главного инженера?..
Перенося тяжесть с одной ноги на другую, посматривая на небо, я вместе со всеми ждал прихода нового тысячелетия. Если вспомнить, что всю сознательную жизнь слышал, что будущее наступит в 21 – м веке, и вдруг, резко осознав, что до него остается уже меньше часа и ты почти наверняка окажешься в этом завтрашнем мире – начинаешь ощущать уважение к факту собственного существования. Надо же, тебе тоже позволили. Ну наверняка не просто же так.
…Однажды, в первый и последний раз проведя неделю в знаменитом Биаррице на юго-западном побережье, где когда-то отдыхала царская семья, и в наши дни в своем маленьком домике работал Василий Аксенов, мы возвращались в Германию на машине вместе с сыном, Валентиной и кошкой. Я уговорил всех, не заезжая в Париж, заглянуть в Сент-Женевьев-де-Буа, километрах в тридцати к югу от мегаполиса. Искали долго – навигатор никак не мог справиться с французским вариантом названия и водил нас вокруг да около. Наконец показалась знакомая мне невысокая белая стена с распахнутыми арочными воротами. С трудом убедив кошку подождать, мы оставили машину прямо на обочине узкой дороги и вошли на территорию кладбища.
Справа от небольшой Успенской церквушки с синим куполом расходились тропинки между могилами. Русских начали здесь хоронить с 1929 года, сегодня здесь уже тысяч пятнадцать соотечественников. Боже мой, как нелегко ходить тут узкими тропинками, читая фамилии на плитах и крестах. Иван Бунин, Мережковский, Гиппиус – это как бы оттуда, из минувшего, как и главные фамилии России: Оболенские, Волконские, Шереметевы, Меншиковы, Толстые, Потемкины – ладно, это вроде бы не мы еще все так устроили… Как и с военной элитой – офицерами Деникина, добровольцами Белой армии, знаменитыми генералами. А как же Рудольф Нуриев, Виктор Некрасов, ВГИКовец Андрей Тарковский… Как же Александр Галич – он жил в кооперативном доме кинематографистов у метро «Аэропорт», где жил одно время и отец, я встречал его в «Болшево»… Это уже «наши дни»… Черный мрамор, черный шестиконечный русский православный крест на могиле Александра Аркадьевича… Какая возникает злость на страну, отказавшуюся от своих лучших сынов, и боль за нее, негодование за искалеченную историю великого государства…
Андрей ходил по кладбищу, как завороженный, уже в машине долго молчал. Я не стал тогда спрашивать, о чем он думает… я и сам знал – о нашем отъезде из России.
Оставалось уже несколько минут до полуночи. Толпа на газонах смотрела на башню, отсчитывая вслух истекающие секунды. Наконец забегали белые огни, как бы имитируя старт космической ракеты, они поползли вверх по башне, охватили весь ее корпус, небо над городом вспороли пронзительные лазерные лучи, и башня неожиданно ощетинилась, как новогодняя елка, вылетающими вправо и влево в темное небо яркими ракетами фейерверка. Тысячная толпа взвыла и зааплодировала, люди обнимались. Мы тоже выстрелили из заветной российской бутылки с шампанским и разлили шипучее вино по приготовленным заранее стаканчикам. Пенящиеся капли выхлестнулись за края и скатились на траву. Волны фейерверка с башни, меняя цвета и форму, пересекались в небе, меняя фон, становясь все разнообразнее, взрываясь и нарастая… Хотелось орать и толкаться. Свершилось: в Париже, в Европе, на планете наступил 21 – й век.
Потом по темным, будто вымершим улицам самого престижного квартала столицы Франции, люди возвращались, распевая песни и отпуская шуточки по поводу хозяев абсолютно темных окон солидных серых особняков. Сильвестр, в отличие от Рождества, дома здесь не праздновал никто. Большинство, начав
