Осень средневековья

свидетельствует о его верности; у Кристины Пизанской дама отвечает влюбленному, указывающему ей на свою одежду синего цвета:

Au bleu vestir ne tient mie le fait,
N'a devises porter, d'amer sa dame,
Mais au servir de loyal cuer parfait
Elle sans plus, et la garder de blasme.
...La gist l'amour, non pas au bleu porter,
Mais puet estre que plusieurs le meffait
De faulsete cuident couvrir soubz lame
Par bleu porter...[25].

Одежды синий цвет не убедит,
Равно как и девиз, в любови прочной;
Но кто душою предан и хранит
Честь дамы сердца от хулы порочной,
...Не в синем хоть, любовью дорожит,
Неверный же, который все грешит,
Скрывает грех одеждою нарочной,
Облекшись в синее....

Здесь, видимо, вместе с тем кроется объяснение, почему синий цвет — используемый из лицемерных побуждений — стал также обозначением неверности и почему вследствие трансформации его начали относить не только к неверным, но и к обманутым. De blauwe huik [Синим плащом] именуют по-нидерландски неверную жену, тогда как французское выражение cote bleu [синяя юбка] обозначает жертву супружеской измены:

Que cils qui m'a de cote bleue arme
Et fait monstrer au doy, soit occis [26].

Кто коттой синею меня снабдил,
Что тычет всяк перстом, пусть он умрет.

Можно ли из всего этого сделать вывод о значении синего цвета как цвета просто-напросто глупости — ведь обозначает же выражение blauwe scute [синяя лодка] колымагу для дураков[3]*, — вопрос этот пока еще остается открытым.

Если желтый и коричневый цвета пребывали на заднем плане, то это может объясняться неприязнью к этим цветам как таковым, т.е. непосредственным ощущением цвета, но также и причинно связываться с негативным символическим значением этих цветов; другими словами, желтый и коричневый не любили, потому что считали их уродливыми, — и приписывали им неблагоприятное значение, потому что их не любили. Несчастная жена говорит:

Sur toute couleur j'ayme la tennee
Pour ce que je l'ayme m'en suys habillee,
Et toutes les aultres ay mis en obly.
Hellas! mes amours ne sont усу.

Коричневый мил более всего:
Из-за любви к нему носила я его,
Иной же всякий позабыла цвет.
Увы, любовь моя! его здесь нет!.

Или в другой песенке:

Gris et tannee puis bien porter
Car ennuye suis d'esperance[27].

Серый с коричневым ношу,
Надеяться и ждать измучась.

Серый, в отличие от коричневого, встречается, впрочем, довольно часто в одежде для торжественных случаев; вероятно, и трауру он придавал более элегический нюанс, чем коричневый.

Желтый уже тогда значил враждебность. Генрих Вюртембергский, вместе со своей свитою облаченный в желтое, проследовал мимо герцога Бургундского 'et fut le duc adverty que c'estoit contre luy'[28] ['и дал знать герцогу, что затеяно сие было против него'].

С середины XV столетия кажется (это, однако, предварительное впечатление, требующее более детального подтверждения), что белый и черный цвета временно отступают, тогда как употребление синего и желтого возрастает. В XVI в. в одежде чересчур смелые комбинации цветов, о которых шла уже речь выше, в основном исчезают — одновременно с тем, что искусство также начинает избегать наивного противопоставления основных цветов. И отнюдь не Италия принесла художникам бургундских земель ощущение гармонии цвета. Уже Герард Давид, формально правоверный последователь старой школы, являет в сравнении со своими предшественниками то более тонкое чувство цвета, которое в своем развитии непосредственно связано с общим духовным ростом. Вот область, где история искусства и история культуры еще многое могут сказать друг другу.

Глава 20 Образ и слово