опустились на зубцы крепостных стен, присоединившись к своим черным блестящим собратьям, уже рассевшимся на парапете по всему периметру стены. Задул северный ветер и принес первый снег. Легкие хлопья, кружась, опускались на черные перья, жесткие и грозно торчащие, как щетина на спине дикого вепря.
Кардок повернул голову, из-под нависших седых бровей на Симона смотрели глаза, чей взгляд был едва ли приветливее того, каким на него взирали громадные местные вороны.
— Я пришел поговорить с тобой, Тэлброк. Симон кивнул:
— Я должен был первым прийти к тебе. Я причинил вам неприятности и готов восстановить то, что сломано.
— Значит, ты просишь прощения за то, что ворвался в мой дом?
— Нет, но я сожалею о том, что мне пришлось применить силу.
Кардок, странное дело, промолчал. Казалось, ему, несмотря на очевидную злость, не хотелось вспоминать о событиях прошлой ночи. Симон провел рукой по лбу. Кардок с тех пор, как вернулась его дочь, вел себя непредсказуемо.
Валлиец медленно повернул тяжелую седую голову в сторону птиц, рассевшихся по стенам, затем снова посмотрел на Симона.
— Это такой нормандский обычай сначала заключать мир, а потом отказывать бывшему врагу от места у очага?
Солдаты гарнизона высыпали из казармы, с интересом наблюдая за обменом любезностями. У огня соглядатаев будет меньше.
— У моего очага едва ли намного теплее, чем во дворе, — сказал Симон, кивнув на развалины старого замка, — но, я приглашаю тебя в свой дом, Кардок.
Валлийский вождь проворно, словно юноша, спрыгнул с седла и бросил поводья тому, кто оказался ближе, не удостоив ошарашенного солдата даже взглядом. Симон удержался от оскорбительной для Кардока усмешки; был ли тот безумен или нет, Кардок оставался вождем племени и вел себя по-королевски, так же, как держался когда-то старина Генрих Плантагенет.
Кардок, увидев помещение, в котором жил Тэлброк, был немало озадачен.
— Ты живешь здесь, среди развалин, а своим солдатам отдал новую казарму?
Симон кивнул и умело спрятал улыбку. Кто бы говорил об этом, но не Кардок, ночевавший в хлипкой, продуваемой всеми ветрами хижине.
— Ты не можешь не согласиться с тем, что, будь то командир или вождь, ему следует ради его же блага держаться на расстоянии от тех, кем он правит. Маленькая комната где-то на отшибе приятнее для жизни, чем спальные покои в большом доме.
Кардок прищурился:
— Мудрый человек спит там, где враг не ожидает его найти.
— Разумеется.
Кардок прошелся по комнате, останавливаясь для того, чтобы осмотреть немногое из того, что Симон прихватил с собой в изгнание. Дважды он начинал говорить, но оба раза замолкал на полуслове. Наконец Кардок указал на украшенные искусной резьбой ножны, лежавшие рядом с пустой переметной сумой Симона:
— Что это за оружие? Кто его сделал?
Симон вытащил короткую саблю из ножен и положил ее на ладонь, протягивая Кардоку:
— Это сарацинский клинок хитрой формы. Хороший клинок — не тупится и его трудно выбить из руки.
Кардок пальцем провел по тонкой резьбе на рукояти.
— Сделан на совесть.
— Отец моего отца привез его из Святой земли. Вождь окинул взглядом изогнутое лезвие, вздохнул и вернул владельцу.
— В твоей родне были мавры? Ты мусульманин? Волосы у тебя больно темные.
Старый лис, похоже, был настроен поболтать. И при этом прямо-таки нарывался на оскорбления. Симон вернул саблю на прежнее место.
— Я христианин, разумеется.
— И все же ты убил священника! Симон поднялся.
— Да, я убил священника.
— Почему?
— По ошибке. — Симон налил из кувшина эль, две кружки — себе и гостю. Вдохнув поглубже, он мысленно приказал себе не поддаваться на провокации. Кардок мог специально явиться сюда, чтобы вызвать Симона на драку. — Давай выпьем, — предложил Симон, — за то, чтобы положить конец ошибкам.
— Чтобы не ошибиться, — пробормотал Кардок и осушил чашу до дна. — Я пришел к тебе с предложением, Тэлброк, и очень надеюсь, что это не будет ошибкой.
Симон опустился на тюфяк, а гостю предложил единственную скамью у холодного очага.
— Я слушаю, — сказал он. Кардок поджал губы и прорычал:
— Я отдаю тебе в жены дочь, а ты клянешься, что не дашь нормандцам — все равно каким — переезжать через мою долину.
Ночью ему снилась Аделина, но и во сне Симон понимал, что она ему заказана, что ее волосы цвета солнечного света никогда не коснутся его кожи, никогда не согреют его постель…
— Ну и?..
Симон посмотрел в глаза Кардоку, в них кипела ярость.
— Я не могу ее взять, — ответил Симон и осушил свою чашу.
— Ты уже женат?
Симон встал, подошел к стене и заглянул в бойницу.
— Нет, но я не пущу женщину в свою жизнь. Ты знаешь, кто я.
Кардок помрачнел.
— Ты отказываешься от нее? Ты отказываешься от моей дочери?
— Я отказываюсь от нее потому, что не хочу навлечь проклятия и на нее. И на тебя тоже. Ты должен держать ее от меня подальше. Как можешь ты предлагать дочь изгою? — Симон повернул голову, взглянул отцу Аделины в глаза. — Я потерял свои земли, и, может быть, мне уже никогда не получить их назад. Есть еще золото, надежно припрятанное от юстициариев, но я не могу до него добраться, поскольку за каждым моим шагом следят. От того, что ты отдашь мне дочь, никакой выгоды не получишь.
— Ты отказываешься от моей дочери? — еще раз спросил Кардок.
Кардок и впрямь обезумел. Сообщил ли он Аделине о том, что задумал? Симон спокойно встретил гневный взгляд вождя.
— Я хотел бы поговорить с ней, наедине. Где она?
— Наедине? Ты что задумал?
— Что тебя смущает? — Симон кивнул на свою постель. — Ты предложил ее мне, чтобы она спала в этой кровати со мной каждую ночь, пока мы оба живы…
Симон замолчал. «Пока мы оба живы!» Может, в этом суть безумного предложения Кардока. Он хочет сделать из дочери убийцу?
Кардок презрительно фыркнул, словно сумел прочесть мысли Симона.
— Если ты обидишь ее, сейчас или когда бы то ни было, я достану тебя из-под земли и изрублю на кусочки. Клянусь!
— Если ты веришь в то, что я могу причинить ей вред, то зачем ты здесь?
Кардок встал и пошел к двери.
— Ты можешь спуститься к ней. Она ждет у подножия холма.
Симон снова взял плащ. В приоткрытую дверь он видел, что его солдаты жмутся к дверям. Им страшно хотелось узнать, о чем шел разговор. Над ними, на зубцах стен, величественно восседали вороны. Птицы больше не кричали. Быть может, и они прислушивались к тому, о чем говорили в замке. Симон окликнул конюха и, обратившись к Кардоку, сказал:
