— Молчи! — прорычал Симон. После того как он убедился в том, что жена достаточно крепко сидит в седле, он опять обратился к Граффоду: — Другие люди, и покрепче тебя, и похитрее, пытались спровоцировать меня таким путем. Я не стану обнажать меч, чтобы остановить чью-то речь о мертвом священнике. Пусть говорят! Я поклялся, что не буду этого делать, и сдержу обещание. Но тебе, Граффод Одноухий, я даю другую клятву: вы со своими солдатами можете жить здесь и разыгрывать из себя пастухов до тех пор, пока никому не угрожаете: ни моим солдатам, ни моей жене и ее родне, ни священнику с кислой рожей. В тот день, когда вы нарушите запрет, ты умрешь от моей руки. Любой из вас. Кардок не сможет защитить тебя.
Мужчины встали в кольцо, мечи наготове. Граффод покачал головой:
— Пусть себе живет попик. Здесь мы никому не причиним вреда, даже этому прыщу в сутане.
Симон поверх плеча Граффода взглянул на хижину.
— Значит, вы будете жить здесь в мире. Граффод прищурился.
— Твое золото там, на земле.
— Забирайте его, — сказал Симон, — и наймите толкового дровосека, чтобы он вам приличных дров нарубил.
Пастухи, что стояли ближе к дверям, засмеялись. Скоро уже смеялись все, забыв про кости. Здоровенные кулаки одноухого разжались и отпустили ремень, на котором висел меч. Перед ними на холодной земле блестело рассыпанное Тэлброком золото.
Симон коротко велел Аделине возвращаться на тропинку. Через несколько секунд она услышала, что он едет позади.
Всю дорогу до форта они не обмолвились ни словом.
Глава 14
Первый день его семейной жизни подходил к концу. Симон Тэлброк возвращался в крепость. Впереди ехала жена. Никто из них не проронил ни слова, у обоих было тяжело на душе после стычки с Граффодом в лагере бывших мятежников.
Симон воспользовался этой паузой в разговоре еще и затем, чтобы поразмыслить над другими загадками, так и оставшимися неразрешенными в течение дня. Он так и не приблизился ни на шаг к ответу на вопрос, почему Кардок выдал дочь за нормандского изгнанника и почему его дочь сама настаивала на браке. Симон также не мог понять, отчего она желает следовать за ним повсюду, словно невеста, одержимая страстью.
Самый вероятный ответ был очевиден: Кардок решил использовать собственную дочь, чтобы она наблюдала за жизнью гарнизона и он мог сделать вывод о намерениях Тэлброка относительно долины. Причина была достаточно веской, и, если дочь овдовеет, Кардок сможет заявить права на конфискованные у Тэлброка дома и богатства. Чем больше, тем лучше. Старый лис Кардок не упустит возможности поживиться, даже если ради достижения цели ему придется спуститься с гор, пересечь всю Англию, передраться со всеми обитателями благопристойного Кента и утащить добытое обратно, в свои дикие горы.
Симон улыбнулся, представляя, как вздорный и вспыльчивый папаша его жены в Тэлброке, в Кенте, собачится с шакалами Лонгчемпа, которые, без сомнения, сейчас рыщут на бывших землях Симона, до нитки обирая тех, кто там остался. Разумеется, земли перейдут к Савару, младшему брату Симона, в том случае, если он переживет годы правления Лонгчемпа. Симон подумал, что должен написать Савару об Аделине и о том, что брат должен положить ей содержание на случай, если она станет вдовой и вынуждена будет бежать в Тэлброк.
Будущее, особенно в том, что касалось судьбы земель Тэлброка, казалось туманным. Симон хотя и сказал Аделине, что было бы ошибкой зачать ребенка этой зимой, готов был изменить свое мнение. Рано или поздно у него должен появиться наследник — так не все ли равно, когда он будет зачат, этой ночью или позднее.
Мысль о том, что уже нынешней ночью он будет спать с женой, горячила кровь. Сегодня не будет ни долгого пира, ни крепкого вина. Они останутся одни в замке, и никто их не побеспокоит.
Увы, приятное ожидание омрачалось неопределенностью его дальнейшей судьбы. Если Аделина забеременеет, все серьезно осложнится. Симон чувствовал и видел, что у его жены достаточно мужества, чтобы защитить ребенка или спрятать его в случае необходимости на годы. Однако за молодой женой Симона уже наблюдал по крайней мере один шпион Лонгчемпа. И лучник Люк мог быть не единственным наемником канцлера в гарнизоне.
Как только выпадет снег, Аделина может считать себя в безопасности от врагов Лонгчемпа на несколько долгих месяцев. Беда может прийти по весне. Беременной вдове не так-то легко бежать из крепости по крутым горным тропам. Благоразумный мужчина не дал бы жене забеременеть до весны. Благоразумный не женился бы на дочери Кардока, дабы терзаться еженощно от искушения.
Симон взглянул на жену и обнаружил, что она задумчиво смотрит на него. Думала ли она о тех же опасностях, чувствовала ли то же, что чувствовал он — жаркий ток крови? В этот момент решение пришло к Симону само. Он спросит у дочери Кардока, чего она хочет от долгой зимы, что в праздности должны провести они вдвоем в старом замке. Пусть она решит за него.
Симон хотел было уже задать мучивший его вопрос, но передумал. Они уже достигли подножия крепостного вала и вскоре окажутся среди солдат гарнизона. Потом, позже, когда костер запылает в древнем замке, за запертой дверью, он спросит Аделину.
Крепость выглядела лучше, чем могла бы выглядеть в надвигавшихся сумерках, освещенная последними лучами заходящего солнца. Сейчас, в красноватом свете заката, разница в цвете старых бревен и новой, наспех сооруженной обшивки была незаметна. Дерево приобрело цвет благородного янтаря.
У ворот крепости диковинными цветами расцвели факелы, от котлов вился ароматный дымок.
Симон спешился и стащил тяжелые рукавицы. Он обнял Аделину за тонкую талию и перенес через подернутую тонкой корочкой льда грязную лужу на чистое пространство. Гарольд стоял у очага, подбрасывал хворост в огонь.
— У вас на столе холодная дичь и похлебка, — сказал он, — и то, что осталось от вина, которым Кардок угощал нас вчера. — Он бросил смущенный взгляд на Аделину, но обратился к Симону: — Повар вскипятил большой котел воды. Если вы хотите использовать ее для купания, я велю солдатам подождать своей очереди.
Аделина вспыхнула. Румянец ее был ярче, чем языки пламени в костре, что развел Гарольд.
— Вели им подождать, — сказал Симон, — мы недолго. Аделина не сказала ни слова, пока Гарольд не покинул замок.
— Я не могу мыться на кухне, — чуть слышно сказала Аделина.
Симон недоуменно пожал плечами:
— После того как еда на день приготовлена, там никого не бывает. Наш повар не особенно усердствует. Он простой воин, я плачу ему чуть больше, чем остальным, чтобы он не дал нам умереть с голоду.
Аделину, казалось, сказанное Симоном не слишком обнадежило.
— Если мы переживем зиму, я велю построить настоящую баню, как в Тэлброке. Пойдем, на кухне тепло, и я закрою дверь на засов.
Симон нахмурился. Его жена, проведя в Нормандии пять лет и пережив роман со своим глупым нареченным, осталась, похоже, скромной, как монашка. Симон засомневался в том, что ему следует отдавать право решения относительно судьбы их брака в руки своей скромницы жены.
— Мне не обязательно принимать ванну, — сказала она. Аделина дрожала от холода, и край подола ее платья покрывала корочка льда.
— Тогда оставайся здесь. — Симон взял ведро пошел на кухню налить кипятку.
Вернувшись, он застал Аделину сидящей за столом. Еда осталась нетронутой.
— Вот, — он указал на ведро, — мойся здесь, в замке. Я пойду на кухню, поставлю еще воды и вскоре вернусь. — Он видел, что ей явно полегчало. — Закрой дверь на засов.
Последние слова обрадовали ее еще больше.
— Спасибо, Симон.
Он взял чистую тунику и поспешил на кухню, чтобы успеть помыться до того, как другие замочат в воде грязную одежду. В Тэлброке на крыше имелась громадная бочка, и слуг было в достатке, чтобы каждый день
