столом, на котором стоял череп. Он не только рассматривал смерть с точки зрения жизни. Он рассматривал жизнь сквозь пустые глазницы черепа.
Жизнь и смерть входят в мир вместе; глаза и глазницы, в которых они размещаются, рождаются в один и тот же момент. В момент своего рождения я уже достаточно стар, чтобы умереть. По мере того как я продолжаю жить, я продолжаю и умирать. Смерть приближается постоянно, а не только в тот момент, который определяется медициной и устанавливается юридически. Каждое событие в моей жизни вносит свой вклад в мою смерть, и я созидаю свою смерть, живя день за днем. Логически может существовать противоположный взгляд: любой поступок, направленный против смерти, любое действие, сопротивляющееся смерти, наносит ущерб жизни. Философия может рассматривать жизнь и смерть в единстве. Для философии нет необходимости в том, чтобы они были взаимоисключающими противоположностями, поляризованными Фрейдом в образы Эроса и Танатоса, или, согласно Меннингеру, — Любви и Ненависти, действующие друг против друга. И только философская традиция ставит этот вопрос по-другому. Смерть — единственная абсолютная действительность в жизни, единственная гарантия и истина. Вследствие того, что она — единственное состояние, которое должна брать в расчет вся жизнь, смерть — единственное, что принадлежит человеку a priori. Жизнь зреет, развивается и стремится к смерти. Смерть — ее истинная цель. Мы живем для того, чтобы умереть. Жизнь и смерть содержатся друг в друге, дополняют друг друга, понятны только в терминах друг друга. Жизнь приобретает свою ценность с помощью смерти, и стремление к смерти — тот вид жизни, который часто рекомендуют философы. Если только живущее может умереть, только умирающее воистину живо.
Современная философия снова пришла к проблеме смерти как главному предмету изучения. Философия и психология воссоединяются через эту проблему. Фрейд и Юнг, Сартр и Хайдеггер помещали ее в центр своих работ. Большинство последователей Фрейда отвергли его метапсихологию смерти. Но и сегодня психотерапия продолжает испытывать на себе воздействие Хайдеггера, главной темой исследований которого была метафизика смерти. И это при том, что тевтонский язык Хайдеггера не интересует аналитиков, а логика его рассуждений не находит применения, так как не согласуется с психологическими фактами. Когда он говорит, что смерть — это фундаментальная возможность жизни, но не может быть пережита как таковая, он практически повторяет аргументы рационалистов о том, что существование и смерть (бытие и небытие) — логические противоположности: там, где я есть, нет смерти; где есть смерть, там нет меня. Бриджмен,[1] покончивший жизнь самоубийством в старческом возрасте, рассуждал в той же манере: 'Не существует такого воздействия, при помощи которого я могу решить, мертв ли я; 'Я всегда жив''. Такое направление мышления воспринято теми, кто испытывает затруднения при отделении сферы психологического переживания от сферы процесса мышления или рационального сознания. Оно убеждает нас в том, что можно переживать умирание, но не саму смерть. Если мы будем придерживаться этой мысли, она приведет нас к логической несуразице, ибо тогда мы должны будем утверждать, что так же не поддаются переживанию сон и бессознательное. Такие увертки, затемняющие суть вопроса, воздействуют на психику не больше, чем логические противоположности, населяющие душу.
В рациональной философии смерть и существование могут исключать друг друга, но они не являются психологическими противоположностями. Смерть может переживаться как некое состояние существования, экзистенциальное состояние. Очень старые люди иногда рассказывают нам о переживаниях, испытываемых ими, когда они обнаруживают себя в другом мире, который оказывается не только более реальным, но и из которого они видят этот мир. В сновидениях и в состоянии психоза человек может пройти через страдание умирания или ощутить себя мертвым; он знает об этом и чувствует это. В видениях мертвые возвращаются и рассказывают о себе. Каждый случай анализа раскрывает смертные переживания во всем их разнообразии. Обратимся к примерам. Переживание смерти нельзя насильственным образом включить в схему логического определения смерти. Хайдеггеру, который не был профессиональным психологом, приобрести влияние в психотерапии помогло одно важное прозрение. Он подтвердил ключевое положение Фрейда, поместив смерть в центр существования. И аналитики не могут игнорировать философию смерти.
Но философы дают не больше ответов на вопросы, чем аналитики. Вернее, они предлагают множество вариантов ответов, расщепляя вопросы, чтобы показать многообразие исходных значений. Аналитик, обратившись к философии, не найдет там такой же определенной точки зрения на проблемы смерти и самоубийства, как в религии, юриспруденции или науке. Единственный ответ, который он мог бы извлечь из философии, — это сама философия; ибо, когда мы задаем вопросы о смерти, нам следует упражняться в философии, в изучении умирания. Такой же вид ответа дает и психотерапия.
Занятие философией отчасти означает вхождение в смерть. Философия — это репетиция смерти, как сказал Платон. Это одна из форм смертного испытания. Ее называли 'умиранием для мира'. Первый посыл при проработке любой проблемы заключается в попытке рассмотреть ее в качестве собственного переживания. Человек понимает суть проблемы, соединяясь с ней. Он приближается к проблеме смерти посредством умирания. Подход к вопросу о смерти требует умирания в душе, ежедневного, подобного тому, как тело умирает во плоти. И как телесная плоть обновляется, так и душа возрождается, испытав смертные переживания. Следовательно, работа над проблемой смерти заключается как в умирании для мира с его иллюзорной, поддерживающей нас надеждой на то, что смерти в действительности не существует, так и в 'умирании в жизнь' как проявлении свежего жизненного интереса к ее сущностям.
Вследствие того что существование и умирание в таком противопоставлении предполагают наличие друг друга, любой поступок, удерживающий смерть, препятствует жизни. «Как» умирать означает ничуть не меньшее, чем «как» жить. Спиноза полностью изменил максиму Платона ('Этика, или О нравственности'), говоря, что философ не думает ни о чем менее значительном, чем смерть, но это размышление — не о смерти, а о жизни. Жизнь с ощущением неотвратимости единственно возможного конца означает жизнь, направленную в сторону смерти. Такой конец присутствует 'здесь и теперь' как цель жизни, и это означает, что моментом смерти может стать любой и каждый момент. Смерть не может быть отложена на будущее и сохранена для старости. К тому времени, когда мы становимся старыми, мы можем оказаться не в состоянии переживать смерть; тогда это переживание превратится в простое прохождение сквозь ее внешние проявления. Или, возможно, к тому времени смертные переживания уже пережиты, так что органическая смерть утратила все свои болевые компоненты, ибо она не может погубить фундаментальные совершенства души. Органическая смерть обладает абсолютной властью над жизнью, если смерти не позволяется проникать в сердцевину жизни. Отказываясь от смертных переживаний, мы отвергаем и самый существенный вопрос жизни, в результате чего оставляем жизнь в незавершенном виде. В таком случае органическая смерть препятствует нашей встрече с принципиальными вопросами и лишает нас шанса на искупление. Чтобы избежать такого состояния души, традиционно называемого проклятием, мы обязаны прийти к смерти прежде, чем она придет к нам.
Философия поведала бы нам, что мы готовимся к смерти изо дня в день. Каждый из нас строит собственный 'корабль смерти' внутри себя. Исходя из такой точки зрения, созданием собственной смерти мы ежедневно убиваем самих себя, так что всякая смерть — это самоубийство. Будь то 'из-за нападения льва, или из-за падения в пропасть, или из-за лихорадки', но каждая смерть — наше собственное творение. И мы можем не просить вместе с Рильке: 'О Боже, дай каждому человеку его собственную смерть', так как именно такую смерть Бог и дает нам, хотя мы и не понимаем этого, потому что она нам не нравится. Когда человек выстраивает каркас своей жизни ориентированным вверх по аналогии со зданием, взбираясь по лестнице шаг за шагом, этаж за этажом только для того, чтобы шагнуть из высокого окна или свалиться от сердечного приступа или инсульта, разве он не воплощает в жизнь собственный творческий план, разве не дана ему его собственная смерть? С такой точки зрения самоубийство уже не представляется одним из способов вхождения в смерть, поскольку в этом случае любая смерть — самоубийство, и выбор того или иного ее вида лишь в какой-то степени технически определен, будь то автокатастрофа, сердечный приступ или то, что обычно называют самоубийством.
С точки зрения философии, идя сознательно в направлении к смерти, мы строим лучший «корабль». В идеальном варианте по мере старения он становится все более несокрушимым, так что переход к нему из разваливающейся плоти может произойти без страха, своевременно и легко. Эта смерть, которую мы строим внутри себя, — вечное сооружение, 'странный, таинственный корабль', где душа живет в окружении разлагающегося временного, бренного. Но смерть — дело нелегкое; а умирание — процесс безобразный,
