Приходилось тратить время и силы на долгий изнурительный путь из Ала-шаня в Пекин и обратно для того, чтобы получить возможность идти дальше — в Куку-нор. Сколько напрасных трудов и лишений из-за скаредности царского правительства, отпускавшего экспедиции ничтожные средства по частям!
Итак, выполнение главной задачи путешествия — «пробраться в Куку-нор и Тибет» — откладывалось на длительный срок.
Николай Михайлович тяжело переживал эту неудачу. Не в его характере было покорно уступать обстоятельствам. Он постоянно стремился как можно плодотворней использовать каждый месяц, день и час экспедиции.
Распорядок дня маленького экспедиционного отряда был тщательно продуман и всегда строго соблюдался. Ради съемки, которую можно производить только при дневном свете, экспедиция двигалась днем даже в самый сильный зной. Через местность, уже снятую на карту, экспедиция в летнее время делала переходы по ночам. Охотничьи экскурсии Пржевальский совершал в часы наиболее благоприятные для того или иного вида охоты. Отряд постоянно соблюдал установленный Пржевальским наиболее экономный порядок сборов в путь и устройства стоянок. Отдыху Николай Михайлович отводил часы наименее благоприятные для исследований или для передвижения.
План экспедиции по месяцам был так же продуман, как и распорядок дня. Чтобы как можно лучше использовать условия времени года для изучения намеченных районов, Пржевальский тщательно рассчитывал размеры суточных переходов, даты прибытия в то или иное место. В пути Пржевальский всегда спешил, — то чтобы застать пролет птиц на озере Далай-нор, то чтобы успеть перейти Хуанхэ, прежде чем она вскроется ото льда. Каждый день и час пути были ему дороги.
Вот почему Пржевальский, терпеливо переносивший все лишения переходов через пустыни, был нетерпелив в своем рвении исследователя. Опасность, угрожавшая его жизни, никогда не лишала его самообладания, но задержка, нарушавшая задуманный ход экспедиции, приводила его в ярость или огорчала до слез.
Вынужденное возвращение в Пекин и потеря целых семи месяцев глубоко опечалили Николая Михайловича.
«С тяжелой грустью, понятной лишь для человека, достигшего порога своих стремлений и не имеющего возможности переступить через этот порог, — писал Пржевальский, — я должен был покориться необходимости и повернул в обратный путь».
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАЛГАН И ПЕКИН
Стена бывшего «Запретного (Императорского) города» в Пекине.
Пржевальский в начале 70-х годов.
15 октября путешественники вышли из Дынюаньина. Из-за недостатка денег и продовольствия им нужно было пройти 1300 километров до Калгана без остановок. К довершению всех трудностей Пыльцов в пустыне заболел тифом.
«Сильно скребли меня в это время кошки за сердце», — писал Николай Михайлович.
К счастью, здоровый молодой организм Пыльцова быстро справился с болезнью. На десятый день Пыльцов уже мог кое-как сидеть на лошади, хотя от слабости он и падал несколько раз в обморок. Но караван должен был идти вперед изо дня в день, от восхода до заката солнца.
От Ала-шаня до Ин-шаня Пржевальский избрал маршрут, отличавшийся от прежнего. Таким образом, даже возвращаясь, он исследовал новые местности.
Поднявшись по скалистым отрогам Харанарин-ула на Монгольское нагорье, путешественники из теплой осени Алашанских равнин попали в суровую зиму. Метели бушевали здесь с такой силой, что в нескольких шагах не видно было больших предметов, а против ветра невозможно было открыть глаза и перевести дух. Выпал глубокий снег, и изо дня в день стояли сильные морозы. Всем путешественникам, особенно же больному Пыльцову, приходилось очень трудно. Животные страдали от бескормицы. — Вскоре отказались идти два верблюда и одна лошадь. Их пришлось бросить и заменить запасными животными, взятыми из Ала-шаня.
В эти дни Николай Михайлович не только продолжал выполнять ежедневную научную работу, но, лишенный помощи Пыльцова, даже справлялся с нею один. При съемке под студеным ветром, держа в руках бусоль, Николай Михайлович отморозил себе пальцы обеих рук.
Вновь перевалив через горы, Пржевальский у их подножия открыл пересохшее старое русло Хуанхэ. Сыпучие пески пустыни заставили реку изменить свое течение.
Дойдя до нового русла Хуанхэ, экспедиция продолжала путь по ее теплой, густо населенной долине. По деревням были всюду расположены войска, выставленные для защиты от дунган, но в действительности только грабившие население.
Достигнув гор Муни-ула, путешественники вышли на старый путь. Дальше Николай Михайлович решил двигаться этим, уже пройденным раньше, путем. Правда, он пролегал по холодному нагорью, но зато был изучен и снят на карту, и Пржевальский со своими спутниками мог идти уже не ощупью, а по собственной карте.
Путешественники поднялись на нагорье. В тех самых местах, где летом они изнывали от жары, доходившей в тени до 40°C, теперь, в конце ноября, их донимали тридцатиградусные морозы с сильным ветром. «Климат — самый подлый, какой только можно вообразить», — писал Николай Михайлович.
«Как теперь помню я, — рассказывает Пржевальский, — это багровое солнце, которое пряталось на западе, и синюю полосу ночи, заходившую с востока». В это время путешественники обыкновенно развьючивали верблюдов и, расчистив снег, ставили свою палатку. Один из казаков ехал в ближайшую монгольскую юрту купить топлива.
Но жителям запретили продавать русским даже аргал[28]. Один раз после сорокакилометрового перехода путешественникам пришлось разрубить седло, чтобы вскипятить чай и приготовить немного пищи.
Во время ужина холодный воздух палатки наполнялся паром от супа, как густым туманом. Жир тотчас же застывал на руках и на губах. Потом его приходилось соскабливать ножом.
На ночь палатку обкладывали всеми вьюками, но все-таки в ней стоял лютый холод. Спали путешественники на войлоках, под шубами и бараньими шкурами. Пыльцов постоянно укладывал рядом с собой Фауста.
Редкая ночь проходила спокойно. Бродившие кругом волки подбирались к верблюдам и лошадям. Монгольские и киргизские собаки прибегали воровать мясо, забирались даже в палатку. Приходилось вылезать из-под шкур и стрелять в четвероногих разбойников. Вскочив, кричали перепуганные верблюды. Нужно было снова уложить их. После этого не скоро удавалось согреться.
На рассвете путешественники вставали и, дрожа от холода, принимались варить кирпичный чай. Немного согревшись, складывали палатку, вьючили верблюдов. С восходом солнца, по трескучему морозу отправлялись в дальнейший путь.
Верблюд, завьюченным ящиками с коллекциями.
На стоянке близ кумирни Пирэтэ-дзу с караваном экспедиции случилось несчастье. Все верблюды, пущенные вечером пастись, исчезли, за исключением одного, больного. Напрасно путешественники искали их несколько дней подряд и исходили все окрестности — отыскать животных не удалось. Больной верблюд издох. Лошади в степи не находили корма, а местные жители не смели продавать путешественникам даже солому. Одна из истощенных лошадей замерзла ночью. У экспедиции осталась одна единственная лошадь,
