Волчок и Вадим попали в тюрьму за драку в ресторане, первый на десять суток, второй на пятнадцать. Драку учинил Волчок в то время, когда Вадим ходил в уборную. Но, спасая друга, Вадим так потом махал кулаками, что оказался главным виновником и получил на пять суток больше зачинщика.
Их каждый день вывозили на работы, где они почти ничего не делали, каждые вторые сутки он убегал домой поесть хорошей еды. Но все равно наказание тюрьмой показалось нестерпимым унижением. Надзиратели с кирпичными лицами, грубыми шутками, мелкие хитрые уголовники… Он вышел и запил, как никогда.
И вот однажды Вадим проснулся дома на диване с таким ощущением, будто его не было. Всегда можно было что-то припомнить — расставание с собутыльниками, часть пути в трамвае или троллейбусе. В этот раз позади осталась пустота, несколько часов небытия. Был, потом не было, и снова появился — слабый, опустошенный.
Он пошел тогда за город. Долго шел. Один ветер гулял среди убранных полей. Он шумел на разные лады. Тонко в открытых местах, глухо в лесопосадках. Некоторые травинки и ветки особенно сопротивлялись ветру, и тогда он шумел особенно. Когда-то он любил слушать ветер. Когда-то казалось, что это живой голос надо лишь понимать. С тех пор Вадим вырос, утратил связь с прошлым, заблудился в настоящем, не было в душе тоски по неизведанному.
— Так дальше жить нельзя! — сказал он, добрел до скирды соломы, лег под нее и спал до вечера.
Проснулся — садилось солнце, было тихо и свежо. Хотелось пить, но жажда сама собой прошла. Он почувствовал в себе некоторую силу и подумал, что, если еще несколько раз выспаться, сил станет совсем много. Вдруг вспомнился, послышался ему детский голосок: «Разве так можно? Нет, так нельзя. Так быть не должно!» Захотелось чистоты и ясности. Он засмеялся.
— Брошу! Скоро все это брошу!..
И он действительно собрался тогда с духом и объявил:
— Все! Пить, конечно, буду, но по вечерам, и не чаще двух раз в неделю.
И началась другая жизнь.
…А настоящим третьим был Сережка Спекулянт.
Сережа отслужил, вернулся, долго вместе с Ермаком ездил по командировкам. Это он помог с первой женитьбой Ермака. Потом Сережка сам женился и отбыл с женой на заработки в Игарку. Вернулись они через два года, с ребенком. Волчок тогда проницательно сказал:
— Это ж он теперь ко мне подкатился… Ребята, не берем его!
Но был Волчок пьян, тут-то к нему Сережка, сиротой прикинувшись:
— Вовчик, зло помнишь? А в чем я, собственно, виноват?
— Да ни в чем ты не виноват, ну тебя на…! — великодушно заявил Волчок. — На работу хочешь? Приходи с бутылкой.
Неумный, однако жаждущий всяких удовольствий и благ, Сережка по природе своей был шантажист и вымогатель. В конторе ему страшно понравилось. Работали как раз на Социалистической, 139. Знаменитый был объект, «подвигов» на нем хватало… Посреди двора, на уровне второго этажа висел подъемник — по пьянке рубильник включили с такой силой, что заклинило, и подъемник, намотав на барабан свободный трос, стал сам себя поднимать, пока не застрял между электрических проводов. В доме полно было разводок. Чтоб показать свою силу, таскали разом по шестнадцать кирпичей на третий этаж. Кирпичи были сработаны такими же оболтусами. Бывало, на площадке третьего этажа нижний кирпич разламывался, и вся стопа, рухнув на пол, превращалась в груду боя. «Ха-ха-ха!..» Очень было весело. И, поработав один день, на второй Сережка пришел с листком — он не спал ночь и сочинил «Гимн печников». В обеденный перерыв он вытащил листок и, лишенный какого бы то ни было слуха, стал петь.
Припев, по мысли автора, должен был повторяться два раза. Удрученные прытью новенького, все молчали, один Матюша, явившийся к обеду, поживиться, подпевал. Сразу же после обеда Волчок, осознавший свою ошибку, послал Сережку на чердак разбирать старые борова. Сама по себе работа эта была мерзкая, да еще на дворе стояла жара градусов под сорок, а на чердаке под шиферной крышей, возможно, все шестьдесят. Сережка стоически перенес испытание и вдруг подружился с Матюшей. Матюша теперь являлся на объект два раза — к обеду и к концу рабочего дня. Три дня их видели вместе уходящими с объекта — поэт и поклонник. Потом оба попали в вытрезвитель, о чем в контору сообщали на четвертый день по телефону. Сережку, как не выдержавшего пятнадцатидневного испытания, уволили, он и жена, оставив ребенка матери, поехали куда-то опять на заработки, а Матюша устоял. Матюшу тогда впервые назвали: Святой! Между прочим, Сережа указал некий способ борьбы с начальством. Матюшу, спаивая, уже сознательно сдавали в вытрезвитель. Подведут к вытрезвителю и бросят. Матюша каждый раз все равно удерживался в конторе. А вот Косяка один раз сдали, и тот был уволен. После этого в Матюшиной святости никто не сомневался.
Через год Сережка, уже с Матюшиной помощью, устроился в контору и на этот раз укрепился, зажил припеваючи. Голова и руки у него были никудышные, зато нахальный. Словом, ему было хорошо, пока не появился в Красном городе и в конторе Мишка Татаркин.
Сережка с малых лет стремился к главенству, однако оттого, что был глуп, путая плохое и хорошее, брать верх ему удавалось лишь над малышами, да и то урывками, когда не было поблизости Куни, Волчка, Вадима. Словом, Сережка был старый Мишкин обидчик. Но отсидели они по одному делу, потом Мишка схлопотал еще и еще. О прежнем своем превосходстве над Мишкой Сережка должен был забыть. Мишка, в детстве вечно голодный, слабосильный, вырос в крупного ширококостного мужика. Последние пять лет дались ему, правда, трудно, переболел туберкулезом, домой вернулся — страшно смотреть. Однако с неслыханной силой принялся отъедаться, на глазах толстея и веселея. Мишку тоже устроили в контору. Всюду теперь Сережка и Мишка встречались. Утром в конторе, вечером в родной пивной. Мишка вел себя как беззаботный отпускник, всем все прощающий, себе все позволяющий. Завел несколько любовниц, одну отбив у мужа. На работе он тоже на все согласен, словно не работа это, а игра. В пивной не жмется, есть деньги — угощает, нет — его угостят. Словом, праздник у человека. И Сережка этот праздник всячески старался испортить. Вдруг заметит, что любимая Мишкина баба, конечно, хороша, зад роскошный, да ноги- то коротковаты. Или, как помоями обольет, вспомнит стыдную историю о парне, угощающем Мишку, а, кстати, и Сережку, раз уж он стоит за тем же столиком. Трезвый Мишка как будто не обращал внимание на такую подземную работу, пьяный обещал: «Я тебя все равно зарежу!» Сереже было страшно, однажды нервы его не выдержали, и он разбил у Мишки об лоб бутылку водки. Мишку увели, а Сережка стал вооружаться, купил охотничий нож, берданку и собирался вступить в охотничий союз, чтобы приобрести двухстволку.
Вадим, прослышав о готовящемся смертоубийстве, примчался, помирил врагов и уехал, оставив их брататься, плакать (Сережка любил пустить слезу) и пить.
Через две недели Сережка опять стукнул Мишку по голове бутылкой. На этот раз ударил как-то вскользь, враги даже не поссорились, набегавшись друг за другом, намахавшись кулаками, сели играть в карты.
В первый раз играли двое суток без сна, поддерживая себя коньяком, Мишка выиграл у Сережки все, что можно, даже штаны. Сережке пришлось их тут же снять, и предложил на Розку, жену Сережки. Потом Сережка потребовал еще играть. И разыгрался с трояка, и опять играли двое бессонных суток, и Сережка все вернул.
