— И что же? С чего это мне бояться вашего хорунжего? Вы что, посадите меня под замок, как сотника Хмельницкого? Мы, слава Богу, живем здесь, во владениях доброго князя Вишневецкого. Не пугайте меня вашим помещиком, глава Чигирина!
Кто знает, чем бы закончилась ссора, если бы шамес, открыв дверь, не объявил:
— Реб Ехиел-Михл идет!
Все поднялись с мест. Вошел реб Ехиел-Михл. Он был еще молод, но уже славился во всей Подолии и Волыни. Все уважали его за ученость. Первым делом раввин удалился в другую комнату, привел оттуда свою старую мать, усадил ее за стол в кресло, сам сел рядом на стул и представил ее собравшимся. Он все время почтительно ухаживал за ней.
Раввин расспросил гостей, что нового в их краях, растут ли общины, как изучают Тору. Услышав, что Мендл везет сына в люблинскую ешиву, обрадовался, что Злочев уже удостоился послать туда ученика. Он немного поспрашивал Шлойме, но тот легко ответил на все вопросы, и довольный раввин велел подать молодому человеку медовый корж. Мендл прослезился от радости.
— Ваш раввин пишет, чтобы я послал учеников из ешивы в Злочев — обучать ваших детей Торе. Он говорит, что горожане предоставят пропитание и жилье. Хвала Всевышнему, везде, где живут евреи, распространяется Тора. — Ехиел-Михл посмотрел на мать.
Старая женщина слегка наклонила голову в белом остроконечном чепце, надетом в честь прибывших, и тихо сказала:
— Предложи, сынок, гостям пряников и водки.
Раввин поднялся, чтобы выполнить поручение матери, сам налил водки главам общин.
— А с соседями мирно живете в вашей далекой степи?
— Стараемся, насколько возможно. Помещики круглый год не появляются, живем среди православных, они наши соседи. Стараемся жить с ними в мире. Частенько они не платят налог на церкви, который заставляют нас собирать польские священники. Для православных это унижение, так мы с них его не требуем, а сами собираем между собой и выплачиваем. Как-то поляки об этом узнали, очень сильно наказали нас тогда. А мы боимся требовать с православных, как бы они нам за это худого не сделали. Вот я и приехал сказать об этом раввину Немирова. Большое благо было бы для всех нас, если бы Ваад в Люблине добился отмены церковного налога, или чтобы сбор этого налога не возлагали на евреев, а то быть большой беде. Мы не раз уже слышали, что православные хотят отомстить за свои церкви. Раввин вздохнул.
— Я хочу добавить, — сказал реб Шулем-Янкев из Немирова. — Вот сидит глава чигиринской общины реб Зхарья Собиленький. Реб Мендл боится об этом сказать, потому что Злочев, как и Чигирин, принадлежит Конецпольскому. Но мы тут, слава Богу, во владениях справедливого князя Вишневецкого. Нам бояться нечего. И я говорю раввину Немирова, что не раз собственными ушами слышал о том, что реб Зхарья притесняет и евреев, и, не будь рядом помянуты, православных, обирает их на подарки помещику. Он донес хорунжему на сотника по имени Хмельницкий, что тот готовит бунт, и теперь сотник заключен под стражу. Поэтому христиане теперь очень злы на евреев, и это может принести нам большую беду, — закончил Шулем-Янкев свою речь против реб Зхарьи.
Пока реб Шулем-Янкев говорил, реб Зхарья сидел, гордо выпрямившись, расчесывал двумя пальцами рыжеватую длинную бороду, время от времени шевелил густыми бровями, прикрывавшими глаза, как веер, посматривал из-под них на своего противника и молчал.
— Немировский раввин, — обратился он наконец к Ехиел-Михлу, — не для себя, упаси Бог, собирал я налоги. Мы, евреи, живем под властью вельмож, которые защищают нас от всех бед, дают разрешение строить синагоги и основывать общины, и мы живем здесь в мире и благополучии, какие неведомы евреям ни в одной другой стране. Потому и должны мы хранить верность польским вельможам, которые милостиво властвуют над нами, и великому королю Владиславу — да продлятся годы его, — который сохранил привилегии, данные нам польскими королями, и добавил к ним новые. Мы должны им подчиняться и верно служить, потому что, если бы не они, мы были бы, не дай Бог, как холопы. И если они велят собирать с холопов налог на церкви, мы обязаны выполнять приказ, потому что холопы принадлежат польским правителям на веки веков. И кто такой этот Хмельницкий, из-за которого немировский глава общины поднял такой шум? Он сидел у меня в шинке, и я услышал, как он подбивает мужиков написать письмо татарскому хану, чтобы тот пришел и помог холопам освободиться от польских панов. Он думал, что я ничего не слышу, но я записал мелом все, что он говорил. Конечно, я должен был передать сотника в руки властей. Хорунжий, благослови его Бог, дал мне право высечь сотника Хмельницкого прямо у дверей шинка, если я услышу подстрекательские речи.
Реб Ехиел-Михл молчал, размышляя. Затем, наклонившись к матери, посоветовался с ней и сказал:
— С разрешения моей матери я отвечу главе чигиринской общины. Итак, это правда, что мы живем во владениях польских магнатов и короля Владислава — да продлятся годы его — сохранившего привилегии, данные прежними королями, но мы не живем под их властью. Мы живем под властью Всевышнего и Святой Торы. И не король с магнатами защищают нас, но Всевышний и Его милость. Наши святые книги велят нам жить в мире с соседями, особенно с теми, которых жестокий враг гонит и притесняет за их веру. Они не язычники, они тоже верят в единого Бога, и это великая заповедь — помогать им служить Всевышнему согласно их обычаям. Мы, евреи, должны понимать, что значит быть гонимым за веру. Поэтому мне очень по душе совет, который дал глава злочевской общины, я тоже за то, чтобы Ваад убедил власти отменить налоги на православные церкви, а если это, не дай Бог, не получится, то чтобы мы, евреи, не имели к сбору налога никакого отношения. Глава Злочева, я, с Божьей помощью, дам вам письмо к люблинскому раввину насчет этого дела.
Тут шамес постучал в дверь деревянной колотушкой. Раввин сказал:
— Господа, пора молиться.
Затем, обращаясь к матери, добавил:
— С твоего позволения, мама, мы пойдем.
— Ехиел-Михл, после молитвы зови всех к нам на ужин, — сказала мать, вставая. И сын почтительно проводил ее до дверей задней комнаты.
Глава 9
Проповедник из Полонного
Тихо и ясно было вокруг, когда еврейские кибитки, набитые подушками, одеялами и пассажирами, выехали из Немирова и весело покатили по желтой песчаной дороге, петлявшей среди холмов. Ночная влажность еще висела над полями, над дорогой, над Бугом. Но, когда переправились на другой берег, яркий свет молодого солнца уже разлился в чистом, голубом небе и горячие лучи высушили росу на траве и листьях старых лип, стоявших вдоль дороги.
На золотистых, убранных уже полях серела кое-где льняная мужицкая рубаха или вспыхивал яркими красками платок крестьянки, вышедшей ранним утром на работу. Жирные черные овцы перекатывались по полям, как бочонки, щипали колкую стерню, смотрели, оторвавшись от корма, глупыми глазами на проезжающие кибитки и провожали их негромким, детским «ме-е-е».
Сидел на камне у дороги нищий, бренчал на маленькой самодельной лире, тихо напевая сам себе. Он уже скрылся в облаке пыли, поднятой кибитками, но песню подхватили еврейские возчики, а потом зазвучал над Божьим миром синагогальный напев:
