уверением, что он о ее словах размышляет. Это был человек как нельзя более скрытный, крайнюю осторожность всегда считал делом мудрым и обыкновенно не любил рассказывать о том, что хотел делать. Когда же настал конец его жизни и он лежал при последнем издыхании в великолепных палатах, построенных в Манганском монастыре4*, сын его Иоанн, видя, что отец приближается к смерти, и зная, что мать ненавидит его и заботится о предоставлении царства сестре, входит в сношение касательно плана своих действий с теми из родных, которые ему благоприятствовали и между которыми главным был брат Исаак. Вследствие этого, {7} тайно от матери, входит в спальню к отцу и, припав к нему как бы для того, чтобы оплакать его, тихонько снимает с его руки перстень с изображением печати. Некоторые, впрочем, говорят, что он это сделал с согласия отца, как это и можно заключать из того, что мы спустя немного скажем. Вслед затем Иоанн тотчас же собрал своих соучастников и, рассказав им о случившемся, поспешно отправился верхом в сопровождении оруженосцев к большому дворцу5*, причем как в самом Манганском монастыре, так равно и по городским улицам приверженная к нему толпа и жители города, собравшиеся по слуху об этом событии, приветствовали его царем-самодержцем. Царица Ирина, мать Иоанна, испугавшись этих происшествий, послав за сыном, звала его к себе и убеждала удержаться от его предприятия. Но так как Иоанн, вполне отдавшись своему делу, нисколько не обращал внимания на мать, то она побуждает Вриенния присвоить себе царство, обещая ему свое содействие. Когда же увидела, что и тут расчеты ее не удаются, приходит к мужу, распростертому на одре и лишь кратким дыханием обнаруживающему в себе жизнь, повергается на его тело и, проливая слезы, как источник черной воды, громко жалуется на сына за то, что он еще при жизни отца, затеяв заговор, похищает царство. Но муж ничего не ответил на {8} ее слова, будучи, естественно, занят при конце жизни другими важнейшими делами, помышляя о наступающей кончине и обращая взоры к Ангелам — посмертным душеводителям. Когда же царица стала сильнее настаивать и крайне огорчалась поступками сына, Алексей принужденно улыбнулся и поднял руки к небу. Это он сделал, вероятно, от радости, которую испытал, узнав о случившемся и желая возблагодарить за то Бога, а может быть, этим он хотел выразить упрек и укоризну жене за то, что она заводит речь о царстве в минуты разлучения души с телом, или, наконец, чрез это он испрашивал у Бога прощения в своих согрешениях. Но жена подумала, что муж непременно радуется полученному от нее известию, и потому, как совершенно потерявшая все прежние надежды и обманувшаяся в обещаниях, с глубоким вздохом сказала: «Муж! Ты и при жизни отличался всевозможным коварством, любя говорить не то, что думал, и теперь, расставаясь с жизнью, не изменяешь тому, что любил прежде». Между тем Иоанн, прибыв к большому дворцу, нелегко нашел в него доступ, потому что стража не довольствовалась тем, что он показал перстень, но требовала еще и другого доказательства на то, что он прибыл туда по приказанию отца. Вследствие этого дворцовые ворота, будучи несколько приподняты с одного конца широкими медными полосами, падают на землю, и таким образом и сам он легко вошел, и с ним вошли его {9} оруженосцы и родственники. В то же время немало вторглось людей и из случайно сбежавшейся и сопровождавшей его толпы, которые и стали грабить все, что ни попало. Когда же ворота снова были заперты, то и бывшие вне дворца не могли больше входить в него, и те, которые вошли, не имея позволения выходить, в течение многих дней жили в нем вместе с царем. Это было в пятнадцатый день месяца августа. А в следующую ночь царь Алексей скончался, царствовав тридцать семь лет и четыре месяца с половиной. На другой день рано утром мать тотчас же посылает за Иоанном, приглашая его выйти к торжественному выносу отцовского тела, которое немедленно имеет быть поднято и отвезено в монастырь, воздвигнутый Алексеем во имя человеколюбца Христа. Но Иоанн не послушался матери и отказался от приглашения не потому, чтобы он пренебрегал властью матери или не хотел отдать честь отцу, но потому, что опасался за свою еще не утвердившуюся власть и боялся соперников, которые втайне горели еще желанием царствовать. Посему-то сам он не оставил дворца, держась его, как полипы держатся за камни, а большую часть бывших с ним родных отправил на вынос отца.
3. Когда же прошло много дней и он был уже в безопасности, то дозволил всякому желающему и входить во дворец, и выходить из него и стал распоряжаться государственными делами по своему усмотрению. С людьми, близкими {10} к нему по родству и дружбе, он обходился сообразно с их достоинством и отдавал каждому соответственную ему честь. А к родному брату Исааку до того был привязан, что казалось, сросся с ним и дышал одним с ним воздухом; отчасти потому, что и тот любил его больше всех, но особенно потому, что он исключительно или по крайней мере преимущественно помог ему получить царство. При самом начале царствования он разделил с ним свое седалище и трапезу и удостоил его провозглашения, соответствующего достоинству севастократора*, которым Исаак почтен был от отца своего Алексея. И надзирателями над общественными делами он также сделал людей, близких ему по крови, именно Иоанна Комнина, которого почтил и достоинством паракимомена**, и Григория Таронита, бывшего протовестиарием***. Но так как Иоанн хотел распоряжаться всем по своему {11} произволу, вел себя надменно и был горд, как никто другой, то скоро сложил с себя звание надзирателя за общественными делами. Напротив, Григорий, исполняя обязанности своего звания, вел себя скромно и не выходил из пределов своей власти и потому пользовался ею постояннее. Впоследствии ему придан был в товарищи некто другой Григорий, по прозванию Каматир. Это был человек знаменитый, но рода незнатного и отнюдь не богатого. Будучи принят царем Алексеем в число секретарей, он объезжал провинции, назначал им подати и, собрав через то огромное богатство, захотел через брак породниться с царем. И когда действительно женился на одной из его родственниц, сделан был секретологофетом*. Но больше всех имел силы при этом царе и пользовался первыми почестями Иоанн Аксух, родом персиянин. В то время, как Ваймунд на походе в Палестину освободил из-под власти персов главный город вифинский — Никею, вместе с городом взят был и Аксух и представлен в дар царю Алексею. Так как он был ровесником царю Иоанну, то принят был в товарищи ему по забавам и сделался самым любимым лицом между всеми служившими в комнатах и при спальне. А когда Иоанн взошел {12} на царство, он, будучи почтен званием великого доместика**, получил такую силу, какой никто не имел при прежних царях, так что многие из знаменитых людей по своему родству с царским домом, случайно встретившись с ним, сходили с коня и отдавали ему поклон. Впрочем, руки этого человека были не только опытны в войне, но и скоры и готовы на благотворение нуждающимся. А такое его великодушие и благородство характера много прикрывали незнатность его рода и делали его любимым у всех.
Но царю не исполнилось еще и года, как уже родные, неизвестно каким образом, из ненависти и зависти устраивают против него заговор. Составив злой умысел и поклявшись друг другу в верности, все они пристают к стороне Вриенния и предоставляют ему царство, как человеку, который знает словесные науки, одарен царской наружностью и имеет преимущество перед другими по родству с царем, потому что, как мы выше сказали, он был женат на сестре царя, кесариссе Анне, которая также занималась главной из всех наук, философией, и была сведуща во всем. И когда царь ночевал в филопатийском цирке, находящемся недалеко от земляных ворот, они, верно, ночью напали бы на него с {13} оружием убийц, наперед подкупив богатыми дарами начальника над городскими воротами, если бы Вриенний не расстроил их замысла. По своей обычной беспечности и недостатку энергии, нужной для овладения царством, он и сам забыл об условии и спокойно оставался дома и был причиной охлаждения жара в заговорщиках. Говорят, что при этом случае кесарисса Анна, негодуя на такую беспечность своего мужа, от ярости скрежетала зубами, как жестоко обиженная, и горько жаловалась на природу, немало обвиняя ее в самых срамных выражениях за то, что ее она сделала женщиной, а Вриенния мужчиной. Когда же днем заговорщики были открыты, ни один из них не был ни изувечен, ни наказан бичами, но все были лишены имущества. А спустя немного времени и самое имущество было возвращено большей части из них, начиная с самой зачинщицы заговора кесариссы Анны, которой прежде всех царь оказал человеколюбие. Поводом к этому было вот какое обстоятельство. Когда царь Иоанн осматривал имущество кесариссы, сложенное в одном доме и состоявшее из золота, серебра, всякого рода сокровищ и разнообразных одежд, то при этом случае сказал: «Со мной случилось не то, чего бы следовало ожидать по обыкновенному порядку: родные оказались мне врагами, а чужие — друзьями; поэтому нужно, чтобы и богатство их перешло к друзьям»,— и действительно приказал великому доместику взять все себе. Но тот, поблагодарив {14} царя за столь великую щедрость, попросил у него дозволения сказать свое мнение и, когда получил это дозволение, сказал: «Хотя сестра твоя, царь, покусилась на дело беззаконное и крайне преступное и самим делом отреклась от родства с тобой, но с потерей естественного расположения не потеряла и природного названия; а оставаясь родной сестрой доброго царя, она через раскаяние, при пособии природы, опять может снискать ту любовь, которую теперь погубила по безумию. Пощади же, государь, однородную, оскорбившую твое державное величество, и
