беспорядке обратились после этого в бегство, как будто кто-нибудь преследовал их с тылу и разил всякого рода орудиями. Почти то же самое повторилось затем и с царем, когда он выступил с большим против прежнего войском. Все попытки остались, таким образом, безуспешны, потому что никто не решался для вспомоществования Иванке соединиться с варварами и отдаться в их руки. Итак, Иванко, истомившись в напрасной борьбе и будучи приведен в отчаяние положением дел в Тернове, где приверженцы Петра между тем постоянно усиливались и умножались вместе с накоплением войска, тайно ушел из Тернова и прибег под покровительство царя. Таким образом владычество над мизийцами опять вполне перешло к Петру. Впрочем, и Петр не скончался естественною смертью, но, спустя немного, жалким образом кончил жизнь, быв пронзен мечом рукою одного из своих соплеменников, и тогда власть над валахами перешла к третьему брату — Иоанну. В настоящее же время Петр сделал своего брата Иоанна товарищем в трудах и участником в правлении. Иоанн довольно долгое время находился заложником {165} у римлян, бывши взят царем Исааком в один из его походов против мизийцев, но потом убежал и по возвращении домой так же жестоко опустошал и грабил римские области, как и умерший брат его, Асан, потому что природа не вложила и в него никакого чувства снисходительности к нам. Никто из нас не сопротивлялся Петру; никто не мог сопротивляться, и во все продолжение этой многолетней войны, между тем как наши противники одерживали такие важные и такие многочисленные успехи в борьбе с нами, между тем как эта несчастная борьба постоянно приводила в беспорядок все дела римского государства, никогда ни одна самая малая победа не улыбнулась римлянам и ни разу не выпало на нашу долю ничего похожего на торжество. В то же время никто ни из высокотронных архипастырей, пожинающих плоды почетнейших отличий, ни из брадатых иноков, надвигающих на самый нос свою головную шерстянку*, не помышлял об этом забвении, об этом почти совершенном оставлении нас Богом, никто не вразумлял, как устранить его, никто дерзновенно- свободною речью перед царем не постарался помочь {166} бедственному положению римлян; но, как будто
7. Не только северные варвары, воюя с нами, всегда одерживали над нами верх, так что мы не смели уже взглянуть на них; но точно также и на востоке римские области были беззащитною жертвою персов. Не заключивши мира с персиянином, владевшим Анкирою Галатийскою**, и с одной стороны, {168} не ценя союза с ним, как будто бы он не в состоянии был вредить римлянам, с другой — скупясь дать ту сумму денег, которой он требовал за мирный договор, царь поддерживал враждебные отношения к нему год и шесть месяцев. Следствием этого, кроме всего, что сделал, как мы уже рассказали, Алексей Киликиец, будучи поддерживаем владетелем Анкиры, было то, что пал и подчинился персам город Дадивра. Именно, двинувшись со всеми своими силами и ставши лагерем около этого города, персиянин деятельно занялся его осадою. Время шло, осада продолжалась уже четыре месяца, между тем к дадиврянам ниоткуда не приходило помощи извне, потому что царь, хотя уговаривал их через посольство держаться крепко и обещал прислать помощь, но все медлил и откладывал, а соседи, пафлагонцы, решительно не смели подойти поближе и сколько-нибудь пособить. Осажденные в отчаянии потеряли уже всякую надежду на какую бы ни было помощь и очевидно изнемогали под бременем голода, равно как страшного вреда, который наносили каменометные машины осаждавших, — так как неприятели посредством их не только разрушали дома, бросая камни с загородных холмов в самую середину города, но уничтожали водоемы и делали негодными к употреблению тамошние воды, лишенные всякого течения, засыпая их известью и засаривая разными другими вредными для человека {169} веществами. Наконец, спустя еще немного времени, прибыло царское вспомогательное войско и остановилось на горе Ваван; им начальствовали трое юношей: известный Феодор Врана, Андроник Катакалон и Феодор Казан. Получив известие о его приближении, персы предварительно устроили засады и еще прежде, чем успело проглянуть солнце, напав на него как спереди, так и с тылу, частью истребили его, частью взяли в плен. В числе захваченных в плен были два римских полководца. Персиянин приказал связать им на спине руки и водить их кругом города. В то же время, указывая на них осажденным, с высоты стен смотревшим на эту жалкую картину, он убеждал их передать ему кормило управления городом, не дожидаясь того, когда буря войны совершенно погребет его под своими волнами, так как с одной стороны, им не оставалось уже никакой надежды на спасение, с другой, он ни на один день не отступит от города, пока не сделается его обладателем. Окончательно сраженные горестным зрелищем и сопровождавшими его уверениями, дадивряне склонились на предложенные условия, само собою разумеется, невыгодные, предписываемые критическим, крайне стеснительным положением, и согласились совершенно оставить город, с тем, чтобы каждый мог беспрепятственно взять с собою все, что для него дорого, и со всем своим имуществом отправиться, куда хочет, потому {170} что варвар ни под каким условием не дозволял им оставаться в своей родной стране, хотя они обещали платить ему такие подати, какие только он назначит. По утверждении договора клятвою, персиянин занял город и отдал его для населения своим соплеменникам, а дадивряне, выселившись отсюда, рассеялись по другим селениям и городам; впрочем многие, в сердцах которых любовь к отчизне была запечатлена неизгладимо сладкими воспоминаниями, с соизволения персиянина построили себе хижинки поблизости к своему отечественному городу и остались здесь жить, подвергшись игу рабства. Итак, вот какой конец постиг город Дадивру! После этого царь, заключивши мир с персиянином, охотно выдал ему ту сумму денег, которой он требовал до взятия Дадивры, как будто с его глаз упала прежняя повязка, и он вдруг увидел, что в подобной покупке мира не было никакого стыда.
Еще не оправилось, не опомнилось совершенно, не отдохнуло римское государство от этой горечи, как было потрясено слухом о новых ужаснейших вестях. Ожидаемые бедствия были гораздо более тягостны, чем настоящие: эти последние, причиняя отчасти боль, в то же время льстили некоторыми остатками свободы; но то, чем грозили западные народы, наводило мысль о неизбежном наступлении общего государственного рабства. Аллеманский король Генрих, — сын того Фридерика, который во {171} время похода в Палестину утонул в реке, последний раз омывшись ее роковыми волнами, как я сказал об этом в книгах о царствовании Исаака Ангела, — наследовав царство своего отца, покорил Италию и затем, по завоеванию Сицилии, устремился против римлян, будучи не в силах по своему характеру довольствоваться существующим порядком дел и постоянно поднимая новые беды. Впрочем, он не вдруг и не прямо напал на римлян, частью предвидя затруднения в подобном предприятии, имея еще в свежей памяти отпор, который римляне недавно оказали сицилийцам, неприязненно вторгшимся пред тем в нашу страну, а частью будучи не менее того отвлекаем от своего намерения папою древнего Рима. Итак, он отправил прежде к императору Исааку (тогда еще не лишенному престола) послов с целью изложить причины явно беспричинного раздора. Во- первых, в качестве государя Сицилии он отделял и присваивал себе все римские области от Эпидамна* до знаменитого города Фессалоники, как недавно силою оружия покоренные сицилийским войском; а что сицилийцы были, наконец, побеждены и изгнаны, так это, говорил он, не хуже кого другого умея приискивать
