И она меня поняла. И мне стало приятно. Всегда приятно, когда тебя понимают, а особенно когда ты далеко от родных мест и совсем один в чужой стране, в чужом городе, на чужой улице, и даже сигарет у тебя нет – такой ты одинокий.
А одиночество говорит без акцента в России, Германии, Израиле… Везде.
И потом во всех немецких кафе я только и заказывал, что кофе и «апфельштрудель». Так прошли полтора месяца. Стоит ли говорить о том, как я теперь ненавижу эти «апфельштрудели».
А вернувшись в Москву, я пошел в ресторан и заказал супу горохового, омлет с помидорами и водочки – сто пятьдесят. И только тогда почувствовал себя дома. Так сильно, как никогда еще дома я не чувствовал себя дома. И время потекло привычно, по-домашнему уютно. И я ни о чем больше не жалел. Разве только о том, что не владею никаким иностранным языком. Но дома время течет не так стремительно, как за границей, и кажется, все еще успеется, потому что жизнь такая длинная, такая длинная…
Как-то в Израиле меня познакомили с одним старым евреем. Он спросил меня:
– Do you speak english?
– No, – сказал я. – My english so bad.
– Иврит?
– No.
– Идиш?
– No, – вздохнул я.
– Фрэнч?
– No, – вздохнул я еще тяжелее.
– Дойч? – не унимался он, унижая мое человеческое достоинство и оскорбляя мой интеллект.
– No.
– А я не говорю по-русски, – сообщил он в финале, надолго испортив мне настроение.
И тогда я сказал себе, что непременно выучу английский.
Я до сих пор себе это говорю.
Один американец, прилетевший в Москву ранней зимой, сразу же купил себе шапку в Шереметьеве-2. Он жутко замерз уже по дороге из самолета в здание аэропорта. И вот он купил первую попавшуюся шапчонку и тут же нахлобучил ее на свою беспечную американскую голову и вышел на улицу. Какой-то предупредительный гражданин на стоянке такси подошел к нему и, улыбаясь, сказал:
– Ярлык! – указывая взглядом на бирку, свисавшую с шапки за ухом у иностранца.
Американец воспринял это как приветствие и, улыбаясь, радостно повторил:
– Ярлик, ярлик!
Потом он сел в такси. В машине работала печка. Стало жарко. Он снял шапочку с ярлыком, расстегнул куртку. Он не знал слова «жарко» и тем более слова «печка». Не понятно вообще, о чем думают эти американцы, прибывая в наши края. И тогда, любезно обращаясь к водителю, он сказал:
– Солнце!
Водитель, смотря в беспросветную, обложенную тучами серость зимнего дня, вяло произнес:
– Да…
Водитель долго уже работал водителем и повидал на своем веку всяких пассажиров со странностями. Так что он не сильно удивился.
Иностранец, подумав, добавил:
– Много солнца.
«Сколько сумасшедших вокруг!» – подумал таксист и, вздохнув, сказал:
– Ага…
Очень сложно без языка любому человеку в чужой стране. Но наши люди в силу природной смекалки все же более находчивы, чем какие-нибудь там американцы.
Мне рассказывали, как две русские девушки приехали в Испанию отдыхать. И там какие-то испанцы попросили их приготовить пельмени. Отправились в магазин. Им надо было купить говяжьего и свиного фарша. Но они не знали никакого языка, кроме русского.
Тыча пальцем в фарш за витринным стеклом, одна из них спросила продавца:
– Му-у-у?
Тот утвердительно кивнул.
– А хрю-хрю? – спросила девушка.
В Германии мне рассказывали, как одна наша соотечественница пришла в супермаркет, чтобы купить курицу. Супермаркет огромный и курица средних размеров в нем не сразу отыщется. А как «курица» по-немецки, женщина еще не успела выучить. Тогда находчивая дама взяла упаковку яиц и обратилась к первому встреченному продавцу с вопросом:
– Где их мама?
А еще одна барышня только приехала в Германию, и, видимо, от нервного напряжения у нее стали выпадать волосы. И она испугалась, что скоро так совсем облысеет. А лысой женщине гораздо сложнее адаптироваться в новой стране. И вот она пришла в какой-то косметический салон. Дергает себя за оставшиеся еще волосы и приговаривает: «Ауф видер зеен. Ауф видер зеен. Ауф видер зеен».
Ее поняли, дали какую-то мазь, сказали, что надо втирать каждый день, и так же жестами только в обратном порядке показали, что волосы будут к ней возвращаться, приговаривая: «Гутен таг. Гутен таг. Гутен таг».
Однажды, уже перед самым отъездом родителей, я засиделся на кухне до глубокой ночи с книжкой в руках. Квартира была уже практически пустой. Мебель – какую продали за бесценок, какую раздарили. Всюду стояли упакованные сумки. Голоса множились, налетая на голые стены. Наша маленькая квартирка в кооперативной хрущевке тоже была уже продана. Новые жильцы ожидались со дня на день.
Здесь я вырос. У меня была отдельная комната: два на три метра. Сделанная отцом стенка с секретером, тумбочка для постельного белья, стул и диванчик, с которого у меня к восемнадцати годам стали свешиваться ноги. Вот и вся обстановка.
Примерно в том же возрасте, когда я перерос свой старенький диван, я познакомился с Машей. Она жила в доме напротив. Ее окно смотрело на мое. Мы разговаривали с ней по «видеотелефону» – я стоял с трубкой у своего окна, она – у своего. Потом она вышла замуж и уехала в Израиль. После этого я перестал расти. Хотя мне не помешало бы еще несколько сантиметров. Напротив стали жить чужие люди, с которыми я не разговаривал по «видеотелефону». И вообще смысл смотреть в окно был утрачен.
Скоро и в нашей квартире будут жить «чужие люди».
Из коридора послышался какой-то шорох, потом появился папа в трусах, с пол-литровой банкой.
– Вот, – сказал он, – отобрал самые лучшие гвозди. Возьму с собой в Германию.
– Какие гвозди?
Он говорит:
– Самые лучшие. Я отобрал.
– У вас и так груза на пятерых!
– Ничего. Гвозди пригодятся. И тисочки возьму.
– Кого ты ими там будешь тискать?
– В Германии металл дорогой, – говорит.
Я посмотрел на него. Он в трусах, щурился на яркий свет, взлохмаченные остатки волос, в руках банка с гвоздями… Мне захотелось его обнять.
Самое сложное – начать. Это правда. Я почему-то всегда в начале. В самом начале. Там, где другие уже давно довольствуются результатом, я только пристраиваюсь в самый хвост бесконечной очереди, зная, что на мне обязательно закончится. Какое-то вечное начало. Куда ни плюнь. Такое ощущение, что я не жил все эти сорок лет, а лишь примерялся к жизни. Я каждый раз начинаю с нуля. Этот нуль вся время прокручивается, за что бы я ни взялся. Он абсолютно гладкий, за него не зацепиться, не ухватиться, не покатить вперед. Я все время на нуле. Все мои счетчики и счета обнулены. Они отсчитывают только прожитые годы и безвозвратные потери. Они работают только на минусы.
