Как-то мы засиделись с Игорем в одном кафе.
До чего же неточно писали в старину: «на нетвердых ногах». На удивительно твердых, не гнущихся, я бы даже сказал, каменных ногах мы покидали заведение. Пространство продиралось сквозь нас мучительно, рывками, сотрясаясь и покачиваясь.
– Сейчас поймаем такси, – сказал Игорь, когда мы выбрались на улицу, – и поедем в синагогу!
– Игорь, – говорил я, – два часа ночи. Какая синагога?
– Ерунда! Едем в синагогу! – Он был неумолим.
Таксисты останавливались и, узнавая известного шоумена, ломили бешеные цены.
– О! Крылов! – восклицал очередной таксист.
– О! Таксист! – на той же ноте вторил ему Крылов.
Два охранника встретили нас на улице у входа в синагогу.
– Нам в синагогу! – насколько мог бодро, заявил Крылов.
Охранники вежливо сказали, что синагога опечатана и попасть в нее не представляется возможным.
– Я с евреем пришел, – отрекомендовался Крылов, опираясь на мое плечо.
– Ничем не можем помочь, – вежливо сообщили охранники. – Приходите утром.
– Утром нам не надо, – обижался Крылов. – Мы тогда сейчас, – зловеще сверкая глазом, сообщил он, – в православный храм пойдем! Да.
– Хоть в буддийский монастырь, – ответили ему.
Мой знакомый олигарх – удивительный человек.
Однажды он позвонил мне и попросил зайти к нему на работу.
Миновав многочисленные посты охраны и камеры наружного наблюдения, я вошел в кабинет.
Мой олигарх носит черную повязку на глазу, как адмирал Нельсон, как полководец Кутузов, как Менахим Бегин. Он смотрит на мир одним глазом, как бы прицеливаясь. Всего лишь одним глазом он может легко заприметить притаившуюся где-то трепетную прибыль.
Он курит толстую гаванскую сигару. Тяжелый дым всегда стелится над рабочим столом: над договорами, над факсами, над платежками… Мне никогда не удавалось подсмотреть ни одной цифры.
– Привет! – сказал я моему олигарху.
Каждый раз я испытываю некоторое смущение из-за местоимения «ты», используемого при обращении к этому человеку. Но я ничего не могу с этим поделать – я знаю его лет двадцать.
Я помню эти вытянутые на коленках темно-синие трико. Папиросы «Казбек». Запах жареной картошки в университетской общаге. Некрасивых девочек с филфака в застиранных халатах, шныряющих на общую кухню. Стол под голой шестидесятиваттной лампочкой в комнате, где он жил. Бутылку портвейна на этом столе, консервы «Бычки в томате», два граненых стакана и разорванную зубами пластиковую пробку.
Я даже помню, как выглядел его второй глаз!
Поэтому я говорю ему: «Привет!»
Он кивнул из-за своего широкого стола. Я прошел в кабинет и сел в низкое кресло напротив. Он возвышался надо мной.
– Как дела? – спросил я.
– Хорошо. Вот посмотри, – протянул мне две фотографии. На каждой по кораблю.
– Что это?
– Атомоходы.
– И что?
– Купил. Всего за три миллиона.
– Вроде не дорого, – зачем-то сказал я. И уточнил: – Три миллиона за оба?
– За один.
– Зачем они тебе?
– Ну, – сказал он. – С них можно осуществлять запуски.
– Какие запуски?
– Любые запуски.
– Класс!
– Даже если я решу сдать их в металлолом, все равно верну свои деньги.
– Тогда, конечно, – неуверенно подтвердил я.
Мне всегда не хватало размаха. Полета не хватало. Может быть, это потому, что я вырос в комнате общей площадью пять квадратных метров и окно из нее выходило на стену соседнего дома?
– Я тебе говорил, что у меня есть галерея в Лондоне?
Я утвердительно кивнул.
– Попросил тут ребят купить мне хороших картин на сто тысяч.
– Что значит хороших картин?
– Ну, они знают.
– Зачем?
– Будут возить их по галереям: Нью-Йорк, Париж, Берлин… Чем чаще их выставляют, тем дороже они стоят. А потом я их продам или оставлю себе. Еще не знаю.
– Здорово! – воскликнул я.
Все гениальное просто. Я восхищаюсь этим человеком. Он живет в реальном мире. Он может сказать: «Купите мне хороших картин», и его поймут, и не станут задавать дурацких вопросов. Он не будет стоять истуканом перед витриной с йогуртами и терзаться проблемой выбора. Не такой человек.
– Я тут еще приобрел заводик в Вене.
– Свечной?
– Нет. Такой заводик, производит ордена и медали для членов австрийского правительства. Еще – позолоченные бюсты Моцарта. Они там улетают, как горячие пирожки. Даже лучше.
– Ордена или бюстики? – уточнил я.
– Да и то, и другое.
– Отлично!
Действительно здорово. За какой-то месяц, что мы не виделись, человек столько всего успел купить. Корабли, картины, заводик в Австрии…
– Сам-то как? – поинтересовался он.
– Нормально.
– Что нового?
– Ничего, – честно признался я.
Что я покупал за отчетный период? Я попытался припомнить. Нет, ничего такого. Разве что еду, сигареты, туалетную бумагу, зубную пасту… Так, по мелочи… Я вспомнил, что мне нужно пальто или какая-нибудь теплая куртка на зиму. Но и этого я не купил, где-то в глубине души надеясь, что зимы на этот раз не будет и, может, как-то обойдется.
– Я подумал, – произнес мой олигарх, – может, открыть в Москве представительство этого заводика. Будешь там директором?
– Спасибо, – сказал я. – А ты думаешь, позолоченные бюстики Моцарта пойдут здесь, как горячие пирожки?
Примерно через месяц мы встретились снова.
– Я тут решил подумать о старости, – сказал мне мой олигарх.
– Не рановато?
– Нет. В самый раз. Купил институт геронтологии.
– Поздравляю!
– Они там производят такие препараты – глюкомины. Если их принимать регулярно, проживешь лет сто пятьдесят, не меньше. Только народ про это не знает. Надо, чтобы он про это узнал. И принимал. Регулярно. У меня на десять миллионов этого говна на складе.
Так я стал пиарить глюкомины.
Сейчас я уверен, что продать можно все что угодно.
Дайте мне хороший рекламный бюджет, и я создам ажиотажный спрос на все, что давным-давно пора
