уже. — Он усмехается. — Ну, ты меня знаешь, мы народ настырный, пошел за ними. Пешком, босой, как привычно, припасов взял с собой всего на три дня, не знал же, что так все сложится. Денег Опять же, ни медяка…
Соня выжидательно смотрит на него, но Стевар, похоже, не намерен продолжать. Он опять застыл у окна в какой-то странной позе, приподняв голову, левую руку закинув за спину, а левую ногу согнув в колене, точно цапля. Странная поза, чтобы погружаться в воспоминания. Она решается все же вырвать его из забытья.
— Ну, нашел все же, раз ты здесь?
— А то… — Он внезапно спохватывается, срывается с места, тащит ее за рукав. — Ладно, хватит сидеть-то. Сказал же, бегать будем. Пошли.
Соне и самой уж невмоготу находиться в этой комнате. Здесь все пропитано сном. Воздух кажется затхлым, каким-то медленным, свет сочится сквозь единственное окно, окрашенный странной тревогой. Она не находит здесь себе места — возможно, здесь не ее место? — и, запретив себе оглядываться, вслед за Стеваром она выходит в коридор.
Коридор жилых покоев Логова узкий и длинный, в него открывается не меньше трех десятков дверей, за каждой из которых комната, подобна Сониной. Впрочем, на одного человека — это большая роскошь. В большинстве, своем они рассчитаны на троих-четверых, и, насколько может судить воительница, сейчас, в большинстве, своем они заняты. В Логове неслыханный приток новобранцев. Неужто и впрямь готовится что-то любопытное?
Но Стевар не тот человек, у которого можно узнать последние новости. Как правило, он полностью погружен в себя, в собственные немудреные дела и заботы, и любой разговор сворачивает именно на это. Как спутник в дороге он хорош, отлично также биться с ним бок о бок, если уж, не дай Небо, приведется такое, но вот как соглядатай в стане врага… Нет, это не для Стевара.
Полутемный зев коридора внезапно раскрывается ярким световым пятном. За то время, пока она прихорашивалась у зеркала, да предавалась пустым размышлениям, оказывается, уже взошло солнце, но во дворе Логова пока еще пустынно. Лишь слева, у кухонь, вовсю уже царит суета, там колют дрова, тащат полные ведра воды, готовя все к утреннему завтраку, когда в Логове пробудится сотня голодных ртов, и все толпой устремятся требовать свою долю.
Чуть поодаль, левее, у конюшен, лениво бьет молотом по наковальне Микар. Хороший кузнец, хотя в Заморе и Кофе Соне встречались и получше. Пожалуй, свой меч она бы ему править не доверила. Но вот лошадь подковать, какие-то заклепки поставить — это куда ни шло. Проходя мимо, она дружески машет рукой нордхеймцу.
— Ты сегодня рано, Микар. Что, решил всех вокруг своим стуком и звоном перебудить? Или тебе специально приплачивают любители подремать, чтобы ты не дал им проспать завтрак?
Микар хохочет, откладывает молот в сторону, протягивает Соне мощные руки, поросшие густым черным волосом.
— Иди сюда, рыжая лисица, иди, обнимемся! Где тебя носило столько времени?
Соня звонко смеется, но подходит с опаской, и тем паче не спешит броситься кузнецу в объятия. Хватит, один раз он уже ей от радости встречи едва не сломал ребро. Пусть теперь радуется на расстоянии.
— Да ладно тебе, медведь здоровый, — улыбается она, — Меня и не было-то всего ничего, когда бы ты успел заметить? Тут целое войско могло через ворота туда-сюда двадцать раз пройти, ты бы и внимания не обратил.
— Ну, может, как ты уезжала, и впрямь не запомнил, — басит Микар, — зато вчерашнее твое возвращение надолго в память залегло. Еще кошмары сниться будут лет пять, не меньше — Он разражается утробным хохотом
— А что такое? — вмешивается Стевар.
Кузнец, пожалуй, единственный человек, не считая Сони, с кем он держится по-свойски, почти запанибрата, не стесняется болтать и первым задавать вопросы. С остальными он обычно по-девичьи робок, едва подбирает слова и каждый раз, если должен о чем-то спросить, с такой старательностью мнет ногой землю, что, того и гляди, провертит в ней дырку до самого Нергалова подземелья
Он оборачивается к Соне.
— Ну, выкладывай, что такое было вчера, чем ты напугала нашего медведя? Учти, ему ведь когда дурные сны снятся, он ревет так, что на десять лиг в округе все зверье разбежится…
Прекрасный образчик деревенского юмора!
Соня пожимает плечами.
— Да ничего особого. Ну, загнала лошадь, с кем не бывает. Жалко, конечно, хорошая была каурая. Но ничего не попишешь…
Она явно намерена двинуться дальше, не желая продолжать этот разговор, но Стевар волчьим нюхом своим чует, что приятельница чего-то не договаривает, и, словно хищник на добычу, устремляется на Микара.
— Темнит чего-то наша Рыжая. Давай, выкладывай, что там было вчера? — И уже к Соне. — Ты куда моталась-то, кстати?
Теперь уже воительница раздосадована всерьез. Меньше всего ей хотелось бы сейчас вспоминать о своей недавней поездке. Впрочем, так бывает всегда. Надо дать себе немного времени, чтобы улеглась тревога, чтобы не было этого проклятого поганого ощущения, что вот-вот, зловеще дзинькнув, сзади вопьется в шею стрела, что чьи-то недобрые глаза постоянно сверлят затылок. Надо дать себе отдышаться, размяться немножко, пройтись по лесу, тогда можно и рассказывать. А вот так сходу, да еще после ночи, полной дурных снов, — хотя ей помнится лишь песок, вода, да какие-то глупые красные рыбы, — нет, говорить она совершенно не расположена. Демонстративно насупив брови, она поворачивается к парням спиной.
— По-моему, это ты хотел бегать, а не я, Стев. Если раздумал, так и скажи.
Но, вместо ответа, оборотень со смехом хватает ее за талию и, сперва высоко вскинув над головой, торжественно усаживает прямо на наковальню Микара, с которой тот предусмотрительно успевает сгрести кожаным фартуком всю железную мелочь.
— Молчи, принцесса! Микар, расскажи нам сагу о возвращении великой воительницы в родное Логово!
— О, это было незабываемо, — басит черноволосый. Как и все северяне, он жить не может без добрых историй. Это у них в крови. Долгие зимы большую часть времени приходится сидеть под крышей у огня, заняться нечем, всех развлечений — только рассказывать друг дружке одни и те же бесконечные байки. Так неудивительно, что даже безобидная история с гусем, зашипевшим на ребенка, обретает почти эпические масштабы и пересказывается каждый раз все более красочно, до тех пор, пока никто уже не в состоянии узнать в ее цветистой пышности первоначального скромного сюжета.
— Короче говоря, иду это я вчера с ужина…
— А, — Соня вздыхает с облечением. Похоже, в этот раз от эпоса, сравнимого с «Большим кольцом», они останутся избавлены. Микар еще не успел расцветить свою легенду пышными красками. Иначе им пришлось бы слушать как минимум с момента его появления на свет, а в самом страшном варианте, вообще, всю историю сотворения мира с того дня, как богиня Трейя вдохнула жизнь в золотое яйцо, снесенное, ее любимой голубицей Куу… — Так вот, иду, ни о чем себе не подозревая, эля кувшин прихватил, сыра да хлеба немножко, чтобы на ночь глядя подкрепиться и вдруг — не поверишь! — топот копыт, земля затряслась, огонь вспыхивает какой-то зеленый над лесом, точно свора демонов на нас мчится. Я — хочешь верь, хочешь нет, — тут же бросился за наковальню, затаился. Лошади взбеленились, копытами бьют, ржут, стойло едва не снесли, а зарницы так и пылают над лесом, одна, другая, и грохот стоит, и рев, словно камнепад прошел…
Нет, похоже, без голубицы Куу все же не обойтись. По мере рассказа, глаза Микара загораются поистине берсерковским огнем, он принимается широко размахивать ручищами, грозя в любой момент снести Соню с ее хрупкого насеста. Как видно, живописуемая картина ему и самому очень по душе, он даже оглядывается на лес, зеленеющий за стенами Логова, словно и впрямь ждет увидеть там разноцветные зарницы.
