Неожиданно другое соображение приходит ей на ум, и от удивления она чуть не начинает заикаться.
— Но… прошу простить меня, месьор… как вы узнали, что я не смотрю на вас?
— Это не так уж сложно. Отсутствие зрения у слепых восполняется другими чувствами. У меня весьма неплохой слух, — замечает калека не без самодовольства. — И я вполне в состоянии определить по голосу, разговаривает человек, опустив голову, или вообще полуотвернувшись. Довольно полезное умение, вы не находите, медина.
Соня не отвечает, а вместо этого смотрит на странную, поначалу незамеченную ею вещь. Здоровенный кушит, что держится за креслом слепца, стоит, положив одну руку тому на плечо, и едва заметно постукивает пальцами. Сперва Соню поражает подобная фамильярность со стороны раба, поводыря, или кем он там доводится слепому князю… Но тут же она начинает улавливать в этих постукиваниях некий скрытый ритм и понимает, что слуга в прямом смысле служит глазами своему господину.
С помощью какого-то условленного кода он, Вероятно, передает слепому сведения обо всем, что того окружает. Любопытно, насколько полной может быть такая информация? Может ли она, к примеру, передать данные о внешности человека, и так далее?.. Хотя, с другой стороны, какое ей дело до того, способен ли этот слепец составить себе представление о внешности тех, кто его окружает…
— Но вы желали видеть меня, медина. А я трачу ваше время на разговоры о собственных недостатках. Эта тема, увы, для меня очень живая, но едва ли она может быть столь же интересной для вас. Итак…
Пользуюсь тем, что ей все равно велено смотреть прямо перед собой. Соня беззастенчиво разглядывает слепца, В полумраке лицо его виднеется не слишком отчетливо, но она понимает, что он не так уж молод. Скорее всего, ему лет за сорок. У него лицо человека, большую часть жизни проводящего взаперти. Бледная кожа, легкая одутловатость, залегшие под глазами тени… Светлые волосы зачесаны назад, и не скрывают начинающихся от висков залысин, тонкие губы сжаты сурово и выдают характер твердый и не слишком прямодушный; скорее, она сказала бы, что такому человеку должно быть свойственно коварство и беззастенчивость в достижении своих целей. Хотя, возможно, она пристрастна к князю Ксавиану. Однако сложно судить о внешности мужчины, когда слепые бельма остаются самой разительной его чертой. От этих уродливых, почти светящихся в полутьме пятен, она никак не может отвести взора, и гадает, почему князь, подобно большинству других слепцов, не носит на глазах повязку, дабы пощадить чувства окружающих. Должно быть, Ксавиан не тот человек, который вообще склонен щадить кого бы то ни было. Если учесть, с чем пришла к нему на поклон Соня, это предвещало ей самый дурной исход дела.
Во власти скверных предчувствий, она внутренне подбирается, как человек, готовый нырнуть в ледяную воду, и произносит, стараясь, чтобы голос ее звучал бодро:
— Месьор, должна сказать, вы правите странным городом. Я приехала сюда два дня назад, и каждый новый встреченный мною человек оказывался более удивительным, чем предыдущий. Сперва содержатели постоялых дворов, похожие скорее на отставных, а может даже и не отставных солдат, потом стражники, ни за что ни про что хватающие человека по ложному обвинению; судья, который толком не знает, кого и как ему судить…
— И, наконец, слепой хозяин всего этого бедлама; — ровным, почти дружеским тоном завершает за нее князь, и Соня с ужасом осознает, что говорила отнюдь не о том, о чем собиралась. Почему именно эти слова сорвались у нее с уст, с какой стати, вместо того, чтобы пожаловаться на неправедный суд, она принялась рассказывать о своих коршенских впечатлениях? Такое чувство, словно ею двигала какая-то сторонняя сила…
Или может быть… она поднимает глаза на чернокожего, — и в упор встречает немигающий взгляд черных, как угли, глаз.
Колдун, магик!.. Невероятно, но другого объяснения нет.
Соня с силой стискивает кулак, в котором, как это ни странно, до сих пор зажата костяная руна гадалки, — с такой силой, что края ее впиваются в ладонь, причиняя боль. Но именно боль сейчас нужна Соне. Возможно, боль поможет ей прийти в себя, поможет сбросить наваждение и избавиться от враждебных чар. И точно, помогает. В голове проясняется, и даже в комнате вроде бы становится светлее.
— Прошу простить меня, месьор. Сама не знаю, что на меня нашло, ибо не мне, чужестранке в ваших краях, выносить свое суждение о вашем городе и о порядках, царящих в нем, — начинает она. Но слепец вновь перебивает пленницу:
— Ни к чему извиняться, медина, Я скорее был бы удивлен, если бы что-то в Коршене не показалось вам странным. Но такова цена.
— Цена?..
— Ну да, разумеется. Вот это к примеру, — он подносит холенную белую руку к незрячим глазам, — это цена власти. Так заведено в нашем роду. Тому из правителей, — кому выпадала самая тяжкая доля, одновременно с возможностью укрепить свое положение в мире, приходилось чем-то пожертвовать. Основатель нашего рода был безногим калекой. Князь Мариций, спустя два века отстоявший Коршен от нашествия немедийцев, был лишен правой руки… — он едва заметно усмехается. — Впрочем, не стану утомлять вас перечислением всех моих предков, скажу лишь, что увечья их были столь же разнообразны, сколь велики деяния, совершенные ими. Лишь я один до сих пор не совершил ничего героического, однако надежда пока еще живет в моем сердце.
По тону слепца не понять, издевается он, или говорит серьезно.
Соня делает последнюю попытку вернуть разговор в намеченное русло. Все же она явилась сюда совсем не для того, чтобы дискутировать с этим незрячим безумцем о его предках и о судьбе вверенного ему княжества.
— Месьор, я…
— Да вы, медина, — вскидывается он почти обрадовано. — Хорошо, что вы напомнили. Итак, мы говорили о цене. Так какую цену готовы заплатить вы?..
Так вот оно что? Торговля!.. Неожиданно. Но впрочем, почему бы и нет. Теперь Соня чувствует себя на знакомой территории.
— Цену за что? За свое освобождение?
Но слепец неожиданно трясет головой. Пальцы чернокожего у него на плече начинают выбивать какой-то судорожный ритм.
— Нет. Я говорю о цене власти, медина… Какую цену вы готовы заплатить за нее?
— Вы предлагаете мне власть, месьор?! — Час от часу не легче. Она только было понадеялась, что разговор перейдет в нормальное русло, но судя по всему, человек, сидящий перед ней, не только слеп, но и попросту безумен. Теперь уже Соня понимает, почему такое странное выражение было на лице у судьи, когда она попросила аудиенции у князя. Хитрый крысеныш, должно быть, знал, чем все это закончится, и в душе измывался над ней.
Соню охватывает злость. В этот миг вся ее ненависть к Коршену находит единое приложение и сосредотачивается на человеке, что сидит сейчас перед ней.
Но проклятый слепец точно читает ее мысли. На губах появляется змеистая усмешка:
— Власть, медина? Разумеется, я не предлагаю вам ничего подобного. По крайней мере, в том смысле, в каком вы, кажется, изволили понять мои слова. Мы ведем отвлеченную беседу, философский спор. Надеюсь, вы простите несчастного калеку за то, что я втянул вас в эту беседу. Но это одна из немногих радостей, оставшихся мне в жизни. Уж не взыщите…
Но Соня не верит его покаянному тону, как не верит ничему, исходящему из Коршена вообще, и от этого человека в частности. Он вновь пытается обмануть ее, заманить в какую-то ловушку.
— Вот и прекрасно, месьор, — небрежным тоном говорит она, желая положить конец этому разговору. — Потому что я не желаю никакой власти, почитая ее простой обузой. И потому никакую цену платить не согласна.
— Вот как… — брови слепца вскидываются, и лоб идет глубокими морщинами. — Не хотите власти, медина? Но власть над собой, над обстоятельствами, наконец… Что вы скажете об этом?
— Эта власть и без того мне принадлежит. Я беру ее без цены, по праву сильного, — с гордостью
