алчность дурных людей… которые дерзают осквернять еврейские кладбища или выкапывают из могил похороненные там тела, чтобы затем вымогать у их родственников деньги». Речь идет о преступном промысле, запрещенном за 50 лет до того Иннокентием III, но так и не прекратившемся. Неизвестно, как наживались на этом; возможно, евреям приходилось платить деньги за возвращение тела и возможность перехоронить его. Хотя папы неоднократно выражали свое отвращение подобными действиями, они не осуждали доктрину, которая в глазах преступников делала такие поступки извинительными; доктрину, согласно которой евреи были изгоями, рабами, самое существование которых — результат терпимости христиан. Зарабатывавшие на выкапывании еврейских трупов вампиры, несомненно, могли успокоить остатки своей совести тем, что евреи не принадлежат к человеческому роду.
Эти отвратительные истории о христианских охотниках за трупами, разрывающих могилы и выставляющих на продажу мертвые тела, свидетельствуют, что в средние века многие были заражены той алчностью, которую историки зачастую объявляли специфически еврейской чертой.
Спустя 20 лет другому папе, Григорию X7, пришлось упрекать свою паству в поступках, почти столь же отвратительных, как осквернение кладбищ. Иногда христиане зарывали трупы своих умерших детей на еврейских кладбищах, а затем вымогали деньги, угрожая обвинить евреев в убийстве детей с целью использования их крови в своих пасхальных ритуалах. 7 октября 1272 года Григорий Х писал:
«Случается, что некоторые отцы умерших детей или другие христиане, являющиеся врагами евреев, тайно прячут мертвых детей и пытаются вымогать у евреев деньги… Они самым ложным образом утверждают, что сами евреи похитили их детей и принесли в жертву их сердце и кровь».
Отец Милман приводит рассказ об императоре Фридрихе II8, который, видимо, имеет отношение как раз к такого рода событию.
«Фридрих II, человек в высшей степени необычный, еще более усилил сомнения относительно его приверженности христианству, возникшие из-за его непокорности папе: он вступался за осужденный народ, что считалось нехристианским поведением. Однажды ему сообщили, что на Пасху в еврейском доме нашли трех мертвых христианских младенцев, на что император философски ответил: 'Так пусть их похоронят!'» (119,3, 198). Григорий Х издал разумное постановление, чтобы при обвинении евреев в ритуальном убийстве свидетельства христиан не принимались в расчет, если против обвиняемого не свидетельствует такое же число евреев.
Иннокентий тщетно угрожал отлучением тем, кто игнорировал его декреты. Никто так и не был отлучен от церкви; поговаривали, что папа подкуплен евреями; кровавый навет продолжался из века в век, сея среди христиан страх, подозрения и ненависть. К концу 13 века на его счету был уже длинный список человеческих страданий.
Обвинение в похищении детей, их убийстве после пыток и использовании их крови для религиозных обрядов — самый сильный из когда-либо изобретенных методов разжигания ненависти. На протяжении столетий это обвинение поддерживало и временами с новой силой разжигало народную ненависть к евреям в Западной Европе; оно дожило и до наших дней и оказалось наиболее действенным из ядов, использованных нацистами, чтобы одурманить немецкий народ и толкнуть его на совершение зверств, которые могут легко посрамить даже самые лютые жестокости средневековья.
История, состряпанная обращенным в христианство евреем, монахом Теобальдом, была впервые записана английским бенедиктинцем Томасом Монмаутским незадолго до проповеди Второго крестового похода в середине 12 века. Мальчик, по имени Уильям, был найден мертвым в лесу близ города Норвича. Несколько месяцев спустя Томас Монмаутский обвинил евреев в смерти мальчика. Он заявил, что они заманили ребенка в дом, подвергли его пыткам, а затем распяли. Эта история вначале не встретила одобрения у вышестоящих иерархов, но вскоре была с энтузиазмом принята многими малограмотными церковниками, монахами и приходскими священниками, воспользовавшимися ею как новым поводом для нападок на «врагов Христа». Более того, культ первого ребенка-мученика, блаженного Уильяма, оказался крайне доходным. Томас Монмаутский, человек недалекого ума, видимо, не подозревал об ужасных последствиях своей фантастической истории, и было бы несправедливо считать его ответственным за происшедшее. Обвинять следует людей, среди которых было много церковников высокого ранга, использовавших эту историю для раздувания «мощного пламени простодушных предрассудков, иррациональной ненависти и ненасытной жажды крови, которое не угасло до сих пор, хотя с того времени, как Томас впервые взял в руки перо, прошло более семисот лет» (93, XIV).
Первая трагедия кровавого навета во Франции произошла в Блуа в 1171 году. Некий конюх сообщил, что видел, как еврей сбросил в Луару тело ребенка. Тела найти не удалось. Никаких других свидетельств преступления не существовало. Несмотря на это, 51 еврей — 34 мужчины и 17 женщин — подверглись пытке и были сожжены. За два десятилетия эта история распространилась по всему христианскому миру. С церковных кафедр рассказывали, как принято у евреев выражать свою ненависть к Христу: раз в год, предпочтительно на Пасху, они распинают младенца. Для многих религиозно настроенных людей средневековья это действие казалось вполне подобающим для евреев. Поминовение Страстей и смерти Христа стоит в центре христианского ритуала, и некоторым христианам казалось естественным, что в центре еврейского ритуала должна стоять «антицеремония», оскверняющая этот ритуал. Еще в недавнее время один доминиканский автор объяснял, что еврейское ритуальное убийство — своего рода извращенная месса, «которую служат в память распятого Христа, чтобы до скончания века хранить память об ужасном преступлении на Голгофе… Евреи, если им это удается, освящают каждый год богоубийства принесением в жертву христианина» (44, 246).
Никакая ложь, ни древняя, ни новая, не оказала на общественную и политическую жизнь Европы влияния, сравнимого с историей, пущенной в обращение Томасом Монмаутским. В 1182 году, когда он, возможно, был еще жив, французский король Филипп Август изгнал из своей страны евреев, потому что верил, что они похищают и распинают христианских детей.
«Король, — писал Флёри в 1732 году, основываясь на хрониках того времени, -…испытывал ужасное отвращение к евреям, ибо слышал от придворных, что евреи Парижа имеют обыкновение ежегодно в Страстную пятницу приносить в жертву христианина. В правление его отца многих евреев уличили в этом преступлении, а в церкви Св. Иннокентия почитались мощи младенца Ричарда, убитого и распятого евреями. По свидетельству Роберта, аббата Мон-Сен-Мишель, у могилы младенца-мученика свершилось несколько чудес. Автор той же хроники упоминает о сожжении в 1171 году в Блуа нескольких евреев, а также об убийстве в 1144 году ребенка (Уильяма) в Норвиче, в 1160 году — в Глочестере, а в 1181 году — ребенка, по имени Ричард» (66, 16, 507-508)).
Эта легенда была жива во Франции и в 18 веке. Флёри приводит необычный довод в пользу истинности подобных историй. «Евреи, — пишет он, — утверждают, что их оклеветали. Но почему же христиане всегда обвиняли их в совершении убийств именно в это, а не в какое-нибудь другое время года; видимо, они имели для этого определенные основания?» Эта клевета стала орудием, полезным для королей и церковников. Когда в 1492 году Фердинанд и Изабелла *9 изгнали евреев из Испании, «им удалось вызвать широкие антиеврейские настроения с требованием их изгнания только благодаря всенародной огласке обвинения евреев в человеческих жертвоприношениях» (106, 216).
Иннокентий IV не выносил в своей булле окончательного заключения, он не утверждал, что все обвинения такого рода — ложь; у него не было аргументов для такого категорического утверждения. Он писал, в первую очередь, для того, чтобы напомнить верующим о заповеди «не лжесвидетельствуй». Сам он, очевидно, не верил, что в этих обвинениях, во многих случаях связанных с торговлей трупами, есть хоть капля истины. Но его протест против этих мерзостей не оказал заметного влияния на страсти и предрассудки эпохи. В 1255 году, через восемь лет после обнародования осуждавшей кровавый навет папской буллы, в Линкольне состоялся судебный процесс против евреев, обвиненных в принесении в жертву христианского ребенка. Рассказ современника, хрониста Матфея Парижского, показывает, что со времени Томаса Монмаутского вымысел разросся и пополнился новыми подробностями.
Евреи Линкольна, как повествует Матфей, похитили восьмилетнего мальчика, по имени Хью, и, «заперев его в отдаленной комнате, кормили его молоком и другой детской пищей, и в то же время направили почти во все английские города, где жили евреи, приглашения прислать представителей на совершение жертвоприношения. Они сообщали, что оно должно состояться в Линкольне, где у них припрятан ребенок для распятия. Один из евреев Линкольна играл роль судьи-Пилата *10. Мальчика подвергли всевозможным пыткам: его били, пока не пошла кровь и он не посинел, увенчали терниями,
