Карл Густав Юнг и последователи
Человек и его символы
Джон Фриман
Введение
Обстоятельства выхода в свет этой книги достаточно необычны и интересны уже этим, тем более что они напрямую связаны с ее содержанием и замыслом. Итак, позвольте мне рассказать о том, как писалась книга.
В один весенний день 1959 года Би-Би-Си (Британская радиовещательная корпорация) обратилась ко мне с предложением проинтервьюировать для британского телевидения доктора Карла Густава Юнга. Интервью должно было быть «глубоким». В то время я знал не так много о самом Юнге и об его работе, но в скором времени решился на встречу с ним, которая и состоялась в его шикарном доме на берегу Цюрихского озера. Она стала началом большой дружбы, так много значащей для меня и, я надеюсь, доставившей и Юнгу приятные минуты в течение последних лет жизни. Этим и ограничивается, пожалуй, роль телевизионного интервью в моем рассказе. Главное, что оно оказалось успешным и привело, по странному стечению обстоятельств, к появлению этой книги.
Одним из видевших интервью по телевизору был исполнительный директор издательства «Олдус Букс» Вольфганг Фоджс. Фоджс с живым интересом наблюдал за эволюцией современной психологии с тех пор, как его семья поселилась по соседству с Фрейдами в Вене. Он смотрел на Юнга, рассуждающего о своей жизни, работе и идеях, и вдруг подумал: как жаль, что Юнг ни разу не пытался дойти до широкого круга читателей. Ведь любой образованный человек западного мира хорошо представляет себе взгляды Юнга, а для широких масс они считаются трудными для понимания. Фактически Фоджс — истинный творец «Человека и его символов». Смотря интервью и почувствовав теплоту отношений между Юнгом и мной, он поинтересовался, может ли он на меня рассчитывать, чтобы попытаться убедить Юнга сформулировать его наиболее важные базисные идеи таким образом и в таком объеме, чтобы это было понятно и интересно читателям-неспециалистам. Я ухватился за эту идею и отправился в Цюрих, решив про себя, что я должен донести до Юнга ценность и важность подобной работы. Сидя в саду, Юнг выслушивал мои доводы два часа подряд, почти не перебивая, и в заключение сказал «нет». Отказ был облечен в самую ласковую и доброжелательную форму, но в голосе звучала непререкаемая стойкость: он никогда прежде не пытался популяризировать своих работ и теперь вовсе не был уверен в возможности достижения успеха. Во всяком случае, его возраст и накопившаяся усталость не способствовали страстному желанию участвовать в подобном, весьма сомнительном, с его точки зрения, предприятии.
Все друзья Юнга были едины во мнении, что его решения оптимальны. Юнг подходил к любой проблеме со всей тщательностью и без спешки, а конечное решение было обычно бесповоротным. Я вернулся в Лондон в величайшем разочаровании, поскольку убедился, что отказ Юнга окончателен. Этим бы все и закончилось, если бы не два не учтенных мной фактора. Один — это упрямство Фоджса, который настаивал еще на одной попытке обращения к Юнгу, прежде чем признать наше поражение. Второй — случайность, до сих пор приводящая меня в изумление.
Телепередача, как я уже говорил, имела успех. В результате Юнг начал получать великое множество писем от совершенно разных людей, большинство из них — обычные зрители, без медицинского или психологического образования, которых пленило и очаровало присутствие духа, юмор и скромное обаяние этого поистине великого человека, сумевшего уловить в жизни человеческой личности нечто такое, что могло бы оказаться им полезным. Юнг пребывал в радостном расположении духа не просто потому, что получил множество писем (его переписка всегда была огромной), но потому, что он получил их от людей, которые в обычных условиях никогда не вышли бы на контакт с ним. В этот момент ему приснился сон, имевший огромное значение. (Прочитав эту книгу, вы поймете, насколько он был важен). Ему приснилось, что, вместо обычного общения в кабинете с множеством психиатров и врачей других специальностей, постоянно звонящих ему со всех концов мира, он стоит в каком-то общественном месте и обращается к множеству людей, внимающих каждому его слову и понимающих все, что он говорит. Когда неделю или две спустя Фоджс повторил свою просьбу о возможности издания иллюстрированной книги — не для врачей или философов, а для людей с рыночной площади — Юнг позволил себя убедить. Он поставил два условия. Первое: книга будет написана не им одним, но еще и группой его близких последователей, на которых он уже неоднократно опирался, пропагандируя свое учение. Второе: решение всех координационных задач и рабочих проблем, обычно возникающих между авторами и издателями, возлагается на меня.
Чтобы не казалось, что это введение выходит за благоразумные границы скромности, позвольте мне сказать, что я был удовлетворен вторым условием, хотя и не прыгал от радости. Дело в том, что довольно скоро я понял, почему Юнг выбрал именно меня: в сущности, я был для него здравомыслящим, но ординарным, не особенно образованным в области психологии человеком. Иными словами, я был для него «рядовым средним читателем» его книги: то, что было понятно мне, должно было бы оказаться вразумительным и для всех остальных; то, в чем я не мог разобраться, являлось чересчур трудным или непосильным и для других. Не слишком обольщаясь такой оценкой своей роли, я тем не менее скрупулезно настаивал (порой пугаясь, что выведу авторов из себя) на прочтении каждого параграфа и, если это было необходимым, на его переработке до тех пор, пока текст не становился ясным и точным. Теперь я могу положа руку на сердце сказать, что эта книга целиком и полностью адресована обычному читателю и что сложные темы, которых она касается, трактуются с редкой и ободряющей простотой.
После долгих размышлений и многочисленных дискуссий было решено, что наиболее исчерпывающим предметом книги будет Человек и его символы, и Юнг сам отобрал себе для работы следующих сотрудников: Марию-Луизу фон Франц из Цюриха, возможно его наиболее доверенное лицо и друга; д-ра Джозефа Л. Хендерсона из Сан-Франциско, одного из самых выдающихся и правдивых последователей Юнга в Америке; госпожу Аниэлу Яффе из Цюриха, которая, будучи практикующим психоаналитиком, являлась также персональным конфиденциальным секретарем Юнга и его биографом; д-ра Иоланду Якоби, являющуюся наиболее опытным после Юнга автором среди юнгианцев Цюриха. Эти четыре человека были избраны отчасти из-за их квалификации и опыта именно в тех областях, которые соответствовали порученным им разделам книги, а отчасти потому, что Юнг был абсолютно убежден в их способности работать единой командой под его руководством. Юнг лично спланировал структуру всей книги, контролировал и направлял работу участников этого проекта и самостоятельно написал ключевую главу «К вопросу о подсознании».
Последний год его жизни был почти целиком посвящен этой книге: незадолго до кончины — в июне 1961 года —он успел завершить свою главу (фактически он закончил работу над ней за десять дней до того, как слег) и вчерне отредактировать главы коллег. После смерти Юнга д-р фон Франц завершила книгу в соответствии с исчерпывающими инструкциями Юнга. Таким образом, основная тема «Человека и его символов» и порядок освещения остальных тем были детально разобраны Юнгом. Глава, подписанная его именем, является исключительно творением рук Юнга (если не считать достаточно существенной редактуры, целью которой было добиться большей ясности текста для несведущего в психологии читателя). Глава эта была написана на английском языке. Окончательная редакция работы после смерти Юнга была выполнена д-ром фон Франц с большим прилежанием, пониманием и в прекрасном расположении духа, за что издатели и остались перед ней в неоплатном долгу.
Наконец, несколько слов непосредственно о содержании книги.
Мышление Юнга разукрасило мир современной психологии намного ярче, чем мог бы представить неискушенный читатель. Такие хорошо известные термины, как «экстраверт», «интроверт», «архетип», введены Юнгом, хотя порой они заимствовались и неправильно употреблялись другими авторами. Наиболее ошеломляющим вкладом Юнга в понимание психологических процессов является его концепция подсознания, которое предстает в трактовке ученого не просто почетным местом для подавленных желаний (как у Фрейда), а целым миром—таким же живым и реальным, как сознание индивида, мир его рассудка, и даже безгранично шире и богаче последнего. Языком подсознания или «людьми», населяющими его, являются символы, а средством общения — сновидения.
