Максим Яковлев
Прощай, Терминатор!
Прощай, Терминатор!
Однажды мои папа и мама объелись медовых пряников, и вскоре родился я. Меня назвали Игнатом, потому что в тот день, когда я родился, был сильный туман; казалось, что мира больше не существует, что от него остался лишь крохотный этот кусочек: часть деревянного дома, лавочка под окном да ветка старой груши. Отцу моему привиделся в клочьях тумана покойный прадед Игнатий. Он сидел на ветке груши в белой холщовой поддёвке, осеняя наше окно крестным знамением. Так мне было дано имя Игнат. Кроме того, мне были даны все мои достатки и недостатки и то, что называют «черты характера», которые я не выбирал, но с которыми мне придётся как-то справляться. Мне предстояло раскрыть свой талант и не зарывать его в землю. Мне были даны игрушки, которыми я ещё не умел играть, а также друзья и враги, которые уже успели появиться на свет к этому времени и которым, в свою очередь, был дан я, хотя они об этом тоже вряд ли догадывались. Меня поджидали мои болезни, ушибы и ссадины… Но мне, помимо всего, была дана моя Родина, со всем её небом и снегом, с лесами и речкой за городом; мне, наконец, предназначены были дороги и приключения, ради которых я народился на этот свет, чтобы пройти их по возможности честно и до конца.
Я рос, и туман понемногу рассеивался. Когда я научился делать шаги, мир заметно расширился: он уже включал в себя соседскую клумбу, мамины грядки и сад с беседкой посередине, и границы его доходили до самой калитки. За калиткой проносились машины, но стоило ей открыться, как в ней обязательно появлялся мой радостный папа.
Когда я научился читать, туман отодвинулся ещё дальше, он стелился теперь где-то за окраиной, по холмам автомобильной свалки и по железной дороге. Я мог часами смотреть на дымку, в которую уходили рельсы и поезда. Мир становился всё шире и многолюдней, многие звали меня по имени, и я уже дорос до того, что ко мне могли обратиться с вопросом:
— Как дела, Игнат?
— Дела впереди! — отвечал я фразой, неизвестно откуда взятой мною, но всем она почему-то нравилась.
Зимой я сильно простудился, скатившись с откоса на речку и попав под лёд. Там было неглубоко, но пока я добежал до дома, вся одежда превратилась в настоящий панцирь и я ощущал себя рыцарем, закованным по макушку в тяжёлые латы. Температура поднялась под сорок, так что несколько дней я ничего не помнил. Были только мамины руки, я всё время чувствовал их, они касались меня, гладили, поили из ложечки, садились на лоб… Это было похоже на касание листьев, на крылья бабочки, на дыхание прохлады в палящий зной… Потом я почувствовал себя лучше, мама стала снова уходить на работу, и мне пришлось оставаться до вечера одному. 
Я добросовестно пил лекарства, они стояли у изголовья на столике, и не знал, чем бы стоило мне заняться. Компьютер уже не казался таким увлекательным и манящим, как раньше. Мне больше нравилось смотреть в окно и придумывать разные вещи… Что если изобрести маленький вездеход, такой сверхнадёжный, прочный, непобедимый, который будет угадывать мои желания и выходить из самых безвыходных ситуаций. Он должен быть очень уютным, примерно таким, как моя кровать, привезённая когда-то из Кунцева от дальних родственников: железная, с решётчатой гнутой спинкой. Да, именно такой ширины и такой длины будет мой вездеходик. Когда всё было продумано, я лёг на живот, накрылся с головой одеялом, оставив лишь узкую смотровую щель, и, стараясь не поддаваться волнению, скомандовал про себя: «Вперёд!»
Испытания прошли настолько успешно, что я не мог сдержать своего восторга! Вездеходик слушался меня с полуслова: достаточно было подумать о непроходимой тайге или полярной пустыне, как он тотчас оказывался именно там, бесстрашно пробираясь по трясинам болот или ледяным торосам. Мне нравилось засыпать и просыпаться на его просторной тёплой лежанке, в нём я чувствовал себя в полной безопасности. Мы освобождали заложников, испепеляя огнём террористов; обездвиживали преступников и бандитов, превращая их вместе с оружием в каменных истуканов; мы спасали людей из-под развалин домов; прорывали в земле тоннели и отводили воду из затопленных районов и деревень. Труднее всего было с падающими самолётами. Вездеходик умел летать, но был слишком мал, чтобы удерживать на себе огромные лайнеры. Приходилось уплотнять разреженный воздух и срочно нагнетать горы снега. Самолёт падал в такой громадный сугробище и не разбивался, а плавно опускался и оседал на землю…
В общем, с вездеходиком всё получалось классно, но болезненный жар всё ещё бился в моих горячих висках и грудь разрывал грохочущий порох кашля.
Держась за спинку кровати, я смотрел в окно, меня всё больше увлекала новая, придуманная мною игра: я зажмуривал глаза, потом открывал их, пытаясь обнаружить какие-нибудь изменения в том, что виделось мне из окна. А виделось не так уж и мало: угол сада, соседский сарай, накрытый брезентом старый
