защитный барьер отключился от удара, и я включил его снова, повинуясь больше рефлексу, чем разуму. А в небе над нами с ленивой грацией разворачивался катер, высматривая, выцеливая…
Я дважды выстрелил по нему и оба раза попал, но может ли нос комара проколоть броню танка? Разумнее всего было бежать, что я и сделал со всей возможной прытью.
Это не мешало мне прокручивать в голове разные варианты. Бежать к шлюпке-один? Скотт наверняка вывел ее из строя. Теперь он владел единственным на планете транспортным средством, не считая «Стремительного». Найти в руинах щель и отсидеться? Тоже не годится: через минуту-другую Скотт найдет меня и хладнокровно разнесет на атомы вместе с архитектурным памятником исчезнувшей цивилизации.
Своевременный вопрос: куда бежать?!
Ответ напрашивался сам собою: вон из города. Туда, где непроницаемая зеленая кровля скроет меня. Туда, где Скотту надо будет очень постараться, чтобы найти меня и уничтожить.
Я знал, что Бернар, Фриц и Сильвия так и сделали.
Я остался на месте.
Мозг работал спокойно и четко. Если бы я сохранил способность удивляться, то непременно удивился бы этому.
Превосходство над Скоттом – вот что я ощутил сразу, как сумел понять его. Он дивно обвел нас вокруг пальца, а потом свалял дурака. Ему следовало бы, захватив брошенный нами катер, на полной скорости мчаться к «Стремительному». Пока мы метались бы в растерянности, разыскивая беглеца, он спокойно нейтрализовал бы Татьяну и Малгожату. После чего ему осталось бы только поднять корабль и выжечь выхлопом кусок джунглей, скрывающих брошенный город. Вместе с нами. Затем он стартовал бы с Близнеца и два-три месяца спустя уже наслаждался бы жизнью среди людей. Без нас, зато со своими новоприобретенными свойствами.
Но теперь было поздно. Десять против одного – Бернар уже связался с кораблем и отдал приказ ни под каким видом не впускать Скотта под защитный купол. Скотту осталось бы лишь скрежетать зубами в напрасных попытках проломить огнем силовую защиту «Стремительного». Защитный барьер вокруг корабля – это вам не слабенькая защита человека или шлюпки. Это серьезно!
Но понимал ли Скотт, что фактически уже проиграл партию?
В этом я не был до конца уверен. И не был убежден, что он ухватится за предложенную мной соломинку. Но я не видел иного выхода.
Катер развернулся носом в мою сторону. Я всплеснул руками и заметался туда-сюда. Споткнулся, упал. Вскочил и как бы в панике кинулся наутек не разбирая дороги. Наткнулся на обомшелую стену какого-то древнего сооружения. Попытался вскарабкаться – и сполз к подножию стены, обрывая тонкие лианы. Подрожал коленями. Закрыл лицо одной рукой, а другую поднял вверх.
Полная капитуляция.
Если в голове Скотта осталась хоть толика холодного разума, он должен был взять меня заложником и торговаться. Только так он мог достичь хоть чего-нибудь. Но достаточно ли ясно Скотт понимал свое положение? В течение нескольких секунд я не был в этом уверен.
Риск? Огромный. Но иначе было нельзя.
Катер медленно опускался в каких-нибудь десяти шагах от меня. Изо всех сил я изображал собой жалкое зрелище. Скотт откинул колпак кабины. Достал парализатор. Затем потянулся выключить защитный барьер и даже отвернулся от меня на мгновение. Разве мог быть опасен ему постыдно сдавшийся, несомненно, наделавший в штаны слизняк?
Как только он выключил барьер, я выстрелил ему в голову.
Навскидку. Почти не целясь. Но я, знаете ли, неплохой стрелок.
Боковым зрением он уловил мое движение и изменился в лице, поняв, что его провели, а спустя долю секунды изменяться стало нечему. Безголовое тело рухнуло на пол кабины.
Никто не винил меня, а я молчал и старался не встречаться ни с кем взглядом. Я знал их. Они знали меня. Они должны были понять, каково мне.
Бернар тоже помалкивал. Ведь это он выпустил Скотта из изолятора, а тот едва не убил всех нас. Остальные молчали из деликатности. Лишь Сильвия то взглядом, то жестом давала понять, что я в любой удобный момент могу найти утешение в ее объятиях. Я делал вид, что не замечаю ее призыва, не нуждаясь ни в любви, ни в благотворительности.
Мы потеряли обе шлюпки (вторую Скотт тоже вывел из строя) и лучшего из наших товарищей. Я прекрасно видел, что всех мучает вопрос: сохранится ли наш экипаж как единая команда после гибели Скотта? Нет, после убийства Скотта! Пусть вынужденного. Я знал, что мне придется уйти. Это не волновало меня, я ушел бы в любом случае, и мне было безразлично, кого назначат мне на замену.
Все лечились работой – старательно, но как-то механически.
В ближайшем к нам заброшенном городе Татьяна раскопала несколько захоронений позднего периода и определила их возраст радиоизотопным методом: около тысячи лет. Малгожата, заинтересовавшись катающимися по саванне шарами местного «перекати-поля», напала на сенсацию: шары оказались не растениями, не животными, не грибами, а совершенно особенной, не имеющей аналогов формой жизни. Мы с Сильвией слетали на третий материк, посетили два крупных острова и нигде не нашли следов разумных существ.
Фриц мучил паразита. После того, что натворил несчастный Скотт, ни у кого не осталось сомнений: паразит продолжал действовать и после удаления главной, как нам казалось, части его организма. Расползшиеся по телу Скотта «метастазы» оказались вполне жизнеспособны. Фриц предположил, что червеобразная тварь, легко внедряющаяся под кожу, не более чем личинка, а настоящий паразит – нити. Но, конечно, для Скотта это уже не имело ровно никакого значения.
Тянулись дни, и каждому хотелось поскорее убраться с этой проклятой планеты. Наконец настал день, когда Бернар перестал уговаривать нас задержаться еще ненадолго и сказал: все, хватит.
И в самом деле: мы сделали все, что было в наших силах. Основным результатом нашей экспедиции стал доказанный факт: дальнейшие поиски разумной жизни во Вселенной имеют смысл. Где независимо возникли две цивилизации, там может найтись и третья. И не важно, что разум на Близнеце угас! Печально, но не влияет на итоговый вывод…
– Мне это представляется так, – сказал Бернар за последним завтраком на Близнеце. – Цивилизация возникла в горном поясе, возможно, на ближайшем к нам нагорье. Мало-помалу она выходила из примитивных форм, и вот наконец ей стало тесно в горах. Скотоводы погнали свои стада в саванну, за ними последовали и земледельцы. Постепенно местные гуманоиды добрались до джунглей, расчистили их, построили города. Наверное, возникли государства, были войны… стены вокруг городов без причины не строят. Этой цивилизации не хватало только времени, чтобы развиться до высокого уровня. Но этого-то времени у нее и не было.
– Паразиты, – кивнул Фриц.
– Именно. Кто-то где-то, скорее всего глубоко в джунглях, подцепил паразита, и тот изменил поведенческую мотивацию носителя. Из общественно-нацеленной она стала стопроцентно эгоистической. Затем паразит размножился, уж я не знаю как, и перезаражал большинство населения. Один асоциальный тип погоды не сделает, но если асоциален хотя бы каждый второй – социуму конец. Общество держится на альтруистах. На тех немногих, кто не может иначе. Их считают дураками, тряпками, блаженными, над ними с удовольствием потешаются, но они – пример. Укол совести для большинства людей. Средний человек – это смесь самых разных побуждений, вечная арена борьбы между «мне», «нам», а изредка и «всем», причем чаще всего инстинктивно. Укол не осознается, но ощущается. По минимуму как призыв: «Живи сам и давай жить другим». Если на десять эгоистических поступков человек по какому-то неосознанному побуждению совершит один альтруистический – даже эта малость идет в общую копилку и не дает социуму рассыпаться. Одной экономической целесообразности недостаточно, уж поверьте. Когда одна обезьяна протянула другой обезьяне банан, она начала превращаться в человека. Организм живет, пока существует «мне». Общество живет, пока существуют «нам» и «всем»…
– А как же преступные сообщества? – попыталась спорить Малгожата.
– Они живут только за счет добропорядочных граждан. Не будет последних – и воры в законе начнут жрать друг друга почище пауков в банке. Да они и так это делают при всяком удобном случае… Ну, далее. Я
