заказал башмачки из чистого серебра. У ювелира. Очень дорого, но!.. — Он поднял палец. — Это абсолютно.
— Что абсолютно? — Михля смутился (ему польстило, что тролль восхитился его мнимой догадливостью, и он не хотел разрушать этого впечатления). — То есть кто абсолютен?
— Их красота абсолютна, — ответил Петр Иванович. — Это туфельки. Для женской ножки. — Он облизнулся, обтирая языком капли пота, выступившие на переносице. — Для узкой, стройной ножки. Для недоступной, капризной ножки. Каблучок… — Он показал пальцами нечто очень, с его точки зрения, хорошенькое, и брови его умиленно задрожали над глазами.
— Ты хочешь сказать, что эти… сабо из серебра можно носить, как самые обычные туфли? — поразился Михля.
Петр Иванович торжественно кивнул.
— Очень удобная колодка. Я проверял.
— Ты мерил их на свою ногу?
— Нет, на руку. Тролль может рукой определить, будет ли удобно ноге.
— Это такой троллиный секрет?
— Это вообще не секрет, потому что все об этом знают, — заявил Петр Иванович. — Более того, — прибавил он заговорщическим хриплым шепотом, так что Михля поневоле придвинулся ухом к его губам, — некоторые люди это тоже умеют.
Михля недоверчиво посмотрел на приятеля.
— Ты редко шутишь!
— Я вообще не шучу, — Петр Иванович дернул плечом, — я каменный.
Михля провел ладонью по голой голове. Он обрился и теперь на ощупь воспринимал свой череп как замшевый.
— Ты всегда был каменным?
— А что?
— Я просто подумал… — После больницы у Михли действительно появилась склонность анализировать некоторые вещи, прежде представлявшиеся ему очевидными. — Я подумал, что тебя, наверное, в детском доме осматривали. Ну, врачи. Детей всегда осматривают врачи.
— Всегда?
— Это обычай. Постоянно что-то щупают, берут на анализ то кровь, то что-нибудь похуже, взвешивают, измеряют, изводят горы бумаги. Детство — это ужасное время, — сказал Михля. — Это время, когда ты постоянно считаешься больным и только тем и занят, что либо делаешь уроки, либо сидишь в очереди к врачу в поликлинике.
— Надо же, — сказал Петр Иванович и вдруг заплакал.
Михля испугался:
— Что с тобой?
— Я не знаю, — сказал Петр Иванович и, длинно всхлипнув, замолчал. Потом он шумно высморкался в газету, бросил ее, скомкав, в угол и объяснил: — Я понятия не имею, каким бывает детство у троллей. А когда я думаю о детстве Антигоны, у меня сердце падает в желудок и там растворяется.
— Сильное чувство, — согласился Михля.
— В детском доме я не был каменным, — признался Петр Иванович. — Был мягонький, как рукавичка. Любую кишку можно было пальцем нащупать. Только не говори никому, — предупредил он, отводя глаза.
— Да никто и не спросит, — заверил Михля. — Кому это интересно?
— Возможно, тролли в детстве вообще не сразу каменные, — прибавил Петр Иванович задумчиво. — Меня занимал вопрос. Долго занимал. Но я никого не спросил. Ты понимаешь! Невозможно.
— Да, — сказал Михля. — Тяжко тебе пришлось в детстве. Один из своей расы среди чужих ребятишек.
— Но я все же был тверже их всех, — сообщил Петр Иванович не без гордости и покивал каким-то своим далеким воспоминаниям.
Воспоминания выступили из густой дымки настоящего и радостно закивали Петру Ивановичу в ответ, замахали руками, заплясали на месте: мы тут, мы никуда не исчезли!
Петр Иванович отослал их обратно, в ясные дали минувшего, и вернулся к своей прежней мысли:
— Или, гипотетично, только те тролли в детстве не вполне каменные, которые предназначены для обмена. По этому признаку мать и узнает подменыша. Трагично! Антигона, наверное, родилась каменной, и мать смеялась от радости. А я родился мягким, и она плакала. — Он свирепо шмыгнул носом. — Но потом я тоже стал каменный. Все устроено мудро и правильно, не только для людей, но и для троллей.
— Наверное, все вышло полностью по-дурацки только с динозаврами, — вставил Михля. — А с людьми и троллями полный порядок.
Михля как раз недавно посмотрел по погибшему телевизору документальный фильм про вымирание динозавров. Ученые мужи обсуждали резкое изменение климата и неспособность ящеров к адаптации. Из просмотренного и услышанного Михля твердо усвоил, что динозавры были созданы значительно халтурнее, чем люди, и что глобальное потепление не в силах убить человека с той же легкостью, с какой глобальное похолодание расправилось с трицератопсами.
— Я стал каменный потом, — гнул свое Петр Иванович. — Когда опасность врачей миновала. Понимаешь?
— Это ты точно подметил, — кивнул Михля. И быстро сменил тему: — Плохо, что холодильника нет. Без холодильника я вымру. Ты ведь понимаешь — глобальное потепление…
— Питайся пока альтернативно, — распорядился Петр Иванович. — Ты не динозавр. Сухофрукты, крупа, суп в пакете. Умные люди изобрели.
— Холодильник очень нужен, — настаивал Михля. Он подозревал, что у Петра Ивановича еще остались деньги, просто тролль по неизвестной причине жмотится. — Его тоже умные люди изобрели.
— Холодильник потом, — строго произнес Петр Иванович. — Пока — засушенные. Макароны, молоко в порошке.
— Это не полезно для здоровья, — сказал Михля.
— Сгореть заживо — не полезно, — сказал Петр Иванович. — Спорить с троллем — не полезно. Сухофрукты — полезно. Я привез тебе. Много. Долго не погибнешь.
И он кивнул на туго набитый рюкзак, лежавший в прихожей.
Михля похолодел. Судя по количеству подготовленных Петром Ивановичем припасов, существовать без холодильника Михле предстояло очень долго.
К ноябрю Петр Иванович обзавелся шубой, и это определило для него весь характер наступившей зимы.
Он много размышлял над тем, что каждый год и каждый сезон внутри каждого года могут обладать собственным привкусом. Этой теме он отдал несколько напряженных дней жизни, которые провел безвылазно в магазине, устремив неподвижный взор на серебряные башмачки.
Взор тролля был таким интенсивным, что серебряные башмачки начали звенеть, сперва тихо, потом все громче: они резонировали. Услыхав этот звук, Петр Иванович ощутил первый в своей жизни прилив бешеного восторга. Он по-настоящему осознал, что является истинным троллем, без дураков, и что ему теперь доступно абсолютно все, на что вообще способны тролли как таковые.
Огромная волна счастья пришла, как цунами, из другой реальности и была так же осязаема, как имя Антигоны или два куска серебра, преобразованных в башмачки.
Существуют люди, которые дают женские имена ураганам: Алиса, Бетси, Грэйс, Джой, Ирма, Камилла, Люсиль, Катрина. Каждое из этих имен прекрасно. Каждое обладает собственным вкусом, который ложится на язык и пикантно его пощипывает, начиная с самого кончика.
В наименовании ураганов заключено глубинное понимание женской природы: самое хрупкое может оказаться самым сокрушительным из возможного на земле, и это — оборотная сторона того, что есть женщина.
Не без удивления, путем сопоставления женщины и урагана, Петр Иванович вывел их
