— Да, это неплохая идея. Ты врач и сможешь увидеть Сабину. А впрочем, нет… Ни ты, ни я не должны показываться в этом доме. Видимо, у графа с графиней было объяснение, а дочь оказалась меж двух огней…
— Так как же узнать?
— Увижу Флористана, и все станет ясно.
Маскаро кинулся в спальню переодеваться. Дверь была открыта, и он продолжал разговор.
— Это все ничего бы, если бы я мог заниматься только Круазеноа. Но я думаю о Поле. Дело Шандоса не терпит… А Катен? Этот изменник, который свел Перпиньяна с герцогом! Мне обязательно надо увидеть Перпиньяна. Я должен знать, что ему известно о деле, и что он сумел разгадать. Обязательно надо увидеть Каролину Шимель и узнать до конца ее секрет. Ах, время, время!
Он оделся, попросил Поля выйти и сказал доктору:
— Я ухожу, а ты не оставляй Поля одного. Мы не настолько уверены в нем, чтобы оставлять его наедине с нашими тайнами. Сходи с ним пообедать к Мартен-Ригалу. Оставь его ночевать у нас…
Он был так озабочен, что даже не услышал пожеланий успеха от Ортебиза.
Выйдя от Мюсиданов, Брюле-Фаверлей отпустил карету, которая ожидала его у подъезда.
Как всегда, когда у него возникали неприятности, он ощущал желание пройтись. Он думал, что, устав до изнеможения, он, придя домой, сразу же уснет, и встанет, как обычно, спокойным и хладнокровным.
Он был растроган и ошеломлен. Уже давно он решил, что настоящего чувства нет и быть не может. Никто из его знакомых не признал бы сейчас в этом человеке, почти бегущем по Елисейским Полям, нелепо размахивающим на ходу руками и что-то бормочущим себе под нос, того спокойного, выдержанного, чуть насмешливого Брюле-Фаверлея, каким привыкли его видеть в обществе.
— Черт возьми, — бормотал он, — тебе кажется, что все в тебе умерло, что ты почти старик, а тут — взгляд прекрасных глаз… И ты уже волнуешься, как мальчишка, краснеешь… И даже, кажется, слезы на глазах…
Конечно, когда он просил руки Сабины, она была не безразлична ему. Но сейчас… Когда, по сути, ему отказали, он находил в ней все новые и новые достоинства.
— Ах! — шептал он, — кто из всех этих разряженных светских кукол может сравниться с ней. Ведь они выбирают себе мужа, словно партнера для вальса, лишь потому, что одной танцевать неудобно!
Все женщины, кроме Сабины, стали ему ненавистны.
— Ах, эти глаза, когда она говорила о нем! Она видит в нем гения и старается воспринять его идеи. А с какой гордостью она говорила о его бедности и отсутствии титула…
— Довольно, — сказал он, — что ж, постараюсь найти другие радости в жизни!
Нервно рассмеявшись, он добавил:
— Все равно, жизнь кончена.
К чести Брюле-Фаверлея, надо сказать, что он не желал зла ни Сабине, ни ее возлюбленному.
Надменный в высшей степени, он, тем не менее, не был тщеславен и не находил ничего странного в том, что любимая женщина предпочла другого. Но горевал он по этому поводу вполне искренне. Сабина оценила барона. Недаром ей пришло в голову:
'Этот тоже достоин любви…'
Брюле-Фаверлей, действительно, был намного выше того мнения, которое сложилось о нем в свете.
После смерти дяди он завертелся в шумном вихре удовольствий, но скоро ему надоело это пустое и тревожное состояние.
Ему для счастья мало было прекрасных скаковых лошадей, побеждающих на скачках, актрисы- любовницы, стоящей двести луидоров в месяц и обманывающей его… Все это была мишура.
Легкомысленный с виду, он скучал по настоящему делу, которое высвободило бы его честолюбие, ум и энергию.
Он дал себе слово сразу же после свадьбы изменить образ жизни… И вот брак, которого он так сильно желал, стал невозможен!
В клубе все тут же заметили, что он взволнован. Это было так необычно, что несколько молодых людей, игравших в карты, подошли к нему, чтобы справиться о его здоровье. Справлялись также о здоровье его любимой лошади, готовившейся к скачкам.
— Шамборан совершенно здоров, — отвечал он и поспешил в маленькую комнату, где были письменный прибор и бумага.
— Что случилось с Брюле? — спросил один из игравших.
— Кто знает, он что-то пишет…
Действительно, он писал графу Мюсидану о невозможности своей женитьбы. И ему не так легко это было сделать.
Перечитав письмо, Брюле вынужден был признать, что в каждой его фразе сквозит ирония, в общем тоне сквозит досада, о причине которой его непременно спросят. Хорошо быть великодушным, когда великодушие не доставляет тебе столько боли!
— Нет, это письмо недостойно меня, — подумал Брюле и заставил себя переписать письмо, в котором основательно порассуждал о своих закоренелых холостяцких привычках и т. д.
Окончив этот образчик дипломатичности, он отдал его одному из клубных слуг, попросив его доставить письмо по адресу.
Брюле думал, что, выполнив этот долг чести, он вскоре обо всем позабудет и сердце его станет свободным. Но он ошибся. За картами он провел ровно четверть часа. За обедом, не чувствуя вкуса еды, не смог есть… Поехал в оперу. Музыка раздражала и действовала на нервы. Он поехал домой. Уже около года не возвращался он домой так рано…
Все время мысли о Сабине преследовали его. Каким должен был быть человек, чтобы она полюбила его? Он слишком уважал ее, чтобы дурно думать о том, кого она могла избрать. С другой стороны, он так много видел в жизни необъяснимых страстей… Даже очень опытные люди не застрахованы от ошибок, а что же можно сказать о молодой девушке!
— А если она ошибается? — думал барон. — Тогда я должен найти ошибку и открыть ей глаза.
Потом, как бы оправдываясь перед собой, добавил:
— А если он достоин ее, то… я могу помочь им…
Эта мысль ему понравилась.
Возможно, тут невольно примешивалось желание показать свое превосходство в глазах Сабины.
Во всяком случае, в четыре часа утра он все еще сидел в кресле перед погасшим камином и почти решил пойти взглянуть на Андре. Богатый человек всегда найдет повод посетить мастерскую художника. Что он там будет делать и о чем говорить, его мало заботило. Он доверял своему жизненному опыту. Решив так, он лег спать.
Проснувшись на другой день, он заколебался. Зачем ему вмешиваться? Но любопытство было сильнее его.
Наконец, в два часа он приказал подать экипаж и через несколько минут оказался на улице Тур де Оверн.
Мадам Пуальве стояла у ворот, облокотившись на метлу, когда его экипаж остановился у подъезда.
Достойная женщина была ослеплена.
— Вероятно, кто-то ошибся адресом, — подумала она.
Каково же было ее изумление, когда Брюле, выйдя из экипажа, обратился к ней:
— Господин Андре, художник, здесь…
— Да, он живет здесь, вот уже два года. Если бы все жильцы походили на него… Платит всегда вовремя… вежлив, любезен… Только вот барышня с Елисейских Полей… ах, молодость…
Она несла все подряд, стараясь получше рассмотреть обладателя столь чудесного экипажа.
— Покажите мне его мастерскую, — прервал ее барон.
