И чего ему нужно? Полторы тысячи франков он получает от меня ежемесячно 'на сигары'. И при этом каждому встречному-поперечному толкует, что его отец-скряга и жмот, у которого каждый грош надо вырывать!
Вдруг старик замолчал и прислушался. Лицо его нервно подергивалось.
Андре тоже прислушался. Но тут дверь отворилась, и на пороге возник пестрый, надушенный и напомаженный юный Ганделю, по обыкновению очень довольный собой.
Старик вздрогнул и пошатнулся.
Но юный шалопай, ничего не замечая и даже не сняв шляпы, развязно произнес:
— Здравствуй, папа, как ты сегодня чувствуешь себя?
Несчастный отец задрожал сильнее.
— Прочь от меня, — закричал он, — не подходи ко мне!
Тот остановился, повернулся на каблуках и развязно заявил:
— А, вы опять в дурном настроении…
Подрядчик схватил трость и взмахнул ею.
Андре бросился между ними. Но старик уже овладел собой. Отбросив трость в угол, он холодно произнес:
— Не пугайтесь, я еще не сошел с ума.
Гастон явно струсил, но, пытаясь сохранить достоинство, заявил:
— Что все это значит? Хочу вам заметить, что я вовсе не желаю этих театральных сцен. Здесь не водевиль…
Он не успел окончить. Андре сжал его руку и прошептал ему в самое ухо:
— Молчите! Ни слова больше!
Но идиоту-сыну такой совет пришелся не по нраву.
— Чего он вечно придирается ко мне? Хорошо вам говорить 'молчите'. Он же не молчит!
— Не молчу, потому что должен я когда-нибудь облегчить душу, — с горечью произнес старик. — Послушайте, Андре, вы поймете мои страдания. Этот несчастный, который был моей гордостью, моим счастьем, способен держать пари на мою смерть!
— Ну, это уж слишком, — вскричал шалопай, стараясь казаться возмущенным. — Это черт знает что такое!
Отец презрительно обернулся.
— Может, вы скажете, что это неправда? На прошлой неделе вы объявили, что с минуты на минуту я должен умереть, и под это пари старались занять сто тысяч франков! Жалкое существо! Имей хотя бы твердость выслушать перечень своих пороков и преступлений!
— Однако, папа…
— Молчи! Катен — мой друг, и он не станет мне врать. Он только что был здесь. Жаль только, что я слишком поздно все это узнал!
Затем он повернулся к Андре и продолжил свою мучительную исповедь.
— На прошлой неделе я довольно серьезно заболел. Насколько серьезно, что решил составить завещание. Послал за адвокатом. Этой мой старый друг — Катен. А этот бандит ни на минуту, как и подобает хорошему сыну, не отходил от меня. Я про себя радовался… Значит, он меня любит! Если я умру, будет кому меня оплакать! Хорошо иметь сына!
Увы! Я жестоко ошибался. Я только сегодня узнал, что ему нужна моя смерть, а не жизнь! Смерть, которая передаст в его руки мое состояние. Он ведь обещал своим кредиторам огромные проценты, если я проживу дольше! Если я выздоровею, он обещал уплатить не сто, а двести тысяч франков!
Подрядчик остановился. Он задыхался от тяжести собственных слов…
— Он подыскал даже врача, который засвидетельствовал его кредиторам мое тяжелое состояние, иначе ему не хотели верить.
Бедный старик тяжело опустился в кресло.
Андре подошел к нему.
'Боже, — подумал он, — человек действительно может вынести все…'
В то же время он подумал, что когда этот гордый старик придет в себя, вряд ли он простит себе, а заодно и ему, то, что он сейчас рассказал.
Андре ошибался. Старик Ганделю считал, что перед человеком, которого он уважает, можно открыться.
— И что же, — продолжал тот. — На зло всем: доктору, кредиторам, даже родному сыну, Бог поднял меня! Сделка не удалась! Мой сынок не получил обещанных ста тысяч франков!
Закончив, оскорбленный, убитый горем, отец зарыдал.
— И что тебе стоило, — обратился он к сыну, — накапать мне вместо двух, трех капель, десять. Это ведь яд. Тогда я бы мог не узнать то, что я теперь знаю. А при помощи мошенника-врача ты бы ускользнул от правосудия!
Андре слушал старика, не сводя глаз с Ганделю-младшего. Но совершенно напрасно он надеялся обнаружить хотя бы следы раскаяния! Нет, Гастон казался раздосадованным, но отнюдь не печальным и раскаявшимся.
— И, главное, ради чего все это делалось, — не унимался старик, — ради кого разваливается состояние, которое я наживал всю жизнь? Ради развратной девки, его любовницы, которой он присвоил титул 'маркизы де Шантемиль'. Маркиз Гастон, маркиза де Шантемиль! До стойная пара!
На этот раз 'маркиз' подскочил, как ужаленный.
— Ну, этого я не потерплю, чтобы моя Зора…
Отец нервно рассмеялся.
— Скажи, пожалуйста! Ну, так обожди, пока тебе исполнится двадцать один год! А до тех пор я прикажу всех твоих маркиз и виконтесс посадить в тюрьму, чтобы они не связывались с несовершеннолетним!
— Что? Нет, вы не сделаете этого! Папа, вы не сделаете…
— Непременно сделаю. Спасибо, Катен объяснил мне все мои права. Вы — несовершеннолетний идиот, а ваша Зора — ловкая интриганка. Суд снизойдет к просьбе отца. А закон для таких особ ясен и неумолим. Я сам его только что читал.
— Но, папа! Ради Бога!…
— И не проси! Я долго терпел, но теперь вижу, надо положить конец этому безумству. Это уже не шалости, а преступление. Жалоба прокурору написана и сегодня же Катен подаст ее. Так что еще до наступления ночи ваша маркиза или виконтесса получит по заслугам!
Последний удар оказался не по силам самозванному маркизу. Он побелел и разревелся, как ребенок.
— Но, Зора — в тюрьме! Зора — под арестом! — всхлипывал он, захлебываясь слезами.
— Вот именно. Сначала в полиции вместе с карманниками и пьяными воришками, а потом в Сен- Лазаре!
Это оказалось слишком для жалкого потомка. Он закричал, забился на полу, выкрикивая:
— Вы злоупотребляете своими родительскими правами! Так знайте, мы явимся в полицию, я с друзьями, назло вам и вашему Катену, и освищем вас обоих. Я сяду рядом с ней на скамью подсудимых. Накуплю ей бриллиантов, а когда дождусь совершеннолетия, все равно женюсь на ней. Что, взяли? Все журналы будут писать об этом! Мне это будет очень приятно!
Отец медленно поднимался со своего места.
В эту минуту Андре схватил юного негодяя за шиворот и вытолкал за дверь.
— Зачем вы это сделали? — строго спросил старик. — Теперь он побежит к этой… предупредит ее, и она ускользнет от рук правосудия. Этого не должно случиться.
— Не надо, успокойтесь, — говорил Андре, пытаясь его удержать.
Но старик оттолкнул его и, шатаясь, вышел из кабинета.
— Быть беде, — подумал Андре, ожидая развязки.
Минут через десять старый Ганделю вернулся. Он стал спокойнее, но лицо его оставалось грустным.
